Карьеристы - [95]

— Ты кончил институт?

— Университет.

Несмотря на впечатляющие заклинания и песнопения, не испугавшись святой воды, которой кропили монахинь, в их душах продолжала господствовать нечистая сила, дьявол по-прежнему срывал тормоза запретов и ввергал их в безумие. Самое интересное, что нечистой силе удалось захватить новые территории: молись, плачь, — но она вселилась и в самоотверженного священника, прибывшего, чтобы победить дьявола.

Зина смотрела на эти тревожные и странные события со все растущим напряжением, время от времени вздыхая, смахивая слезу, но неожиданно спросила:

— А ты где работаешь?

— В редакции.

Поразительны были эти ее параллельные мысли, мгновенные перескоки внимания от чувствительности к железному практицизму.

Возвышенный пастырь и Иоанна, мать ангелов, каждый наособицу уединившись, розгами хлестали свои обнаженные красивые спины, изгоняя демона любви, который, вопреки множеству препятствий, проник в их сердца и навлек земной позор, кошмар греха… Монахи истязают свою плоть розгами, короли превращаются в шутов и падают на колени у ног любимой; природа удивленно прислушивается к любовным неистовствам слепцов и равнодушно посылает всем смерть…

— Интересно! До ужаса… хочется укусить тебя… Иначе невозможно выразить, — сказал он, почти не контролируя своих слов.

— Любуйся издали, — посоветовала она.

— Но я люблю тебя.

— Молчи.

Настоятельница монастыря Иоанна, обнимая ноги любимого, ползала по полу, унизившись до безумия рабыни и возвысившись до святой, вобравшей в себя всю боль мира, но не способной умереть.

Любовь — дело нешуточное. А демон любви, пожалуй, самый упорный из всех владык ада. Одержимый им священник, как бы отдавая ему дань, рубит человека, но нечистой силе этого мало. Она не покидает душ ни святой, ни убийцы.

— Видишь, Зина, какова воля судьбы, — сказал поэт и взял ее руку.

— Что за воля? — спросила она взволнованно.

— Подарила мне Иоанну и тебя.

— Что? Думаешь, это похоже на шутку?

— Думаю, это похоже на большую любовь.

— Не надо, — сказала она довольно строго, но руки не отняла.

Теперь они смотрели, как одна из монахинь, выбрав себе мужа, избегла дьявола. Она танцевала и пела в монастырской корчме; счастливая, слушала горячие слова о могуществе чувства, в упоении вглядывалась в таинственные, еще не знакомые ей глаза мужчины, ощущала всеобъемлющую благодать, а наутро ощутила себя преданной, оскверненной, покинутой; лежала одна в их общей постели, высунув из-под одеяла белые ноги. Так окончилась ее Песнь песней. Монахиня тихо стонала, потом громко рыдала, очень громко; стая голубей кружилась в синем небе.

Тени, жившие жизнями людей, рыдавшие и сердившиеся на белой стене, внезапно исчезли; в зале стало пусто, словно ушли те, которых на самом деле и не существовало.

— Даже подумать больно, — сказала Зина. — Ведь вот если то, что было безусловно хорошим, становится нехорошим, то нехорошее становится ужасным. Пусть я многого не понимаю, но Иоанна взволновала меня. А та, что танцевала в корчме, — дура. Надо было мстить…

Нет, она не счастлива, подумал поэт; скрытая ее драма, может, даже и не драма, а лишь переживания от мелких подлостей, вызывали у него боль в сердце.

— Понимаешь, Зина, что в этот вечер все изменилось? — спросил он так тихо, что сам усомнился, услышала ли она.

Она внезапно замерла, долго смотрела на него, думая, что, возможно, придется решиться на что-то; или лучше превратить все в шутку?..

Выходящие зрители обтекали их, а они стояли как вкопанные. Ее лицо еще больше побледнело, на глазах выступили слезы, но вместе с тем она заулыбалась нежной, молящей, отдающейся улыбкой.

— Пошли, — и взяла его под руку, прижавшись теснее, нежели он мог рассчитывать.

Они вышли на площадь, залитую вечерней свежестью и закатом; неясные тени перемежались с гаснущими отсветами дня, силуэты домов превращались в замки, постепенно началась сказка: удивительная сказка, позволяющая свободно дышать, радоваться, раскаляющая слова, однако не позволяющая мыслить так, как он привык.

Шли молча, взявшись за руки, как дети, по длинной тропе, лунной, закатной или выдуманной, ведущей в синие дали, куда они пойдут, остановятся и вернутся назад, а может, останутся там.

— Скажи что-нибудь, — попросила она, — что-нибудь мудрое.

— Мудрость здесь. С нами. В нас. Что ты ни скажешь, все будет мудростью.

— Я — нет. Я такая маленькая. — Она прижалась к нему и на самом деле показалась маленькой как цыпленок.

— Любое слово многозначно.

— Ты, наверно, писатель?

— Пописываю. Плохие стишки.

— Плохие? Не пиши плохих.

— Уж как получается.

— Так рви то, что написал.

— Иногда так и делаю.

— Не иногда, а всегда так делай! Поэзия должна быть такой, чтобы таяла во рту.

— Хорошо сказано.

— Не подумав сказала… Поэту нужна муза. Правда?

— Конечно, нужна.

— А что она должна делать?

— Почаще целовать.

— А!.. Значит, ты в основном пишешь про любовь?

— В основном про правду.

— Что?! Про правду? Не пиши.

— Почему?

— Правда губит. Одну мою подругу — тоже копировщицу, как и я, — правда погубила.

— Это как же она ее погубила?

— Пришлось уйти с работы. Обиды всегда бывают, но не надо обязательно искать правду. Можно мстить, только не надо искать. А она: найду! Вот и нашла!