Карьеристы - [112]
Может быть, и он, этот человек, этот отвратительный калека, который не чужд нежности, воспылал ненавистью и местью ко всем смертным, проклял их и стал верить в дьявола… Воздев волосатый кулак к небу, он взывал о возмездии и справедливости, сетуя на свою долю. Но справедливости не дождался.
Однако в этой грязи что-то должно быть: бог, или дьявол, или пьянство до одури. Если бы одноногий мог хоть несколькими словами посвятить девушку в свою судьбу, она, девушка, смогла бы сказать: вот чего я до сих пор не знала и не понимала! Но нет, он с ней не заговорит. И для нее останется тайной самое важное — как всегда.
Ведь ей неизвестно, кого он на самом деле провожает.
Девушка полагает, что жену, и старается понять жизнь, которой и в помине не было. А может, он идет за гробом матери, вынесшей на своих плечах целое столетие, все забывшей и всеми забытой? Может, это его сестра, не дождалась она счастья и послала к черту всех мужчин, задохнулась собственной злобой? А может, это его друг, такой же лишний и никому не нужный, как он сам?
— Вы кого хороните? — спросила она вдруг, да так тихо, что сама усомнилась, услышал ли он.
Человек поднял голову, выпрямился, ладонью вытер со лба пот и сказал:
— Свою жизнь. — Голос у него был трескучий, но шел он из самых глубин.
И зашагал дальше, тяжело, вперевалку, шмыгая носом, с независимым, гордым и до смешного жалким видом.
Девушку обуял ужас.
Впереди простиралось пустое выжженное поле, у самого кладбища чернело несколько елей, и ветер гнал над их верхушками серые стада облаков.
— Гм-м… кого хороните, а-а?..
Она услышала его печальное, но сердитое бормотание. Человек задыхался. Силы у него, видно, были на исходе, и он с леденящей душу тревогой считал, сколько осталось пройти до кладбища.
Девушка сделала несколько нерешительных шагов, отстала и остановилась. В конце концов, кого она провожает? Чужую тайну, о которой никогда не узнает? Безымянную жизнь безымянного человека? За чьим гробом она идет?
Словно пробудившись, она вспомнила то, о чем непростительно забыла, — вспомнила о портфеле, полном денег, которые кому-то позарез нужны. И она бросилась в город, беспокоясь о том, что скажет бухгалтер, тот самый, кому господь бог вложил в грудь камень вместо сердца. Она мчалась по усыпанному гравием проселку, по нескончаемой березовой аллее, не оборачиваясь и не останавливаясь, все больше проникаясь своей виной.
Когда же она, запыхавшаяся и побледневшая, толкнула дверь в контору, то увидела ужас и в глазах бухгалтера. Она встала перед ним в ожидании беспощадного суда. А он, желая установить меру ее вины, процедил сквозь зубы:
— Говори!
Тогда она решилась рассказать ему всю правду, решилась, поборов страх, рассказать смело и вполне внятно. Уж коли быть судимой, то за правду!
Да, она шла за гробом в похоронной процессии. Она должна была идти. Она не могла не идти. Скончался очень дорогой ей человек. Пока он жил и делал ей много добра, она презирала его, обижала, оскорбляла. Родичи ободрали его как липку, оставили, забыли. И смерть, которая кажется во сто крат страшней, когда ты одинок, пробудила в ней совесть, ответственность, жалость. Она прониклась жизнью того человека, такой маленькой и вместе с тем такой огромной, жизнью, не надломленной бурями, а наполненной нежностью и любовью. И долей его прониклась, долей того неизвестного, забытого всеми человека, связанной невидимыми нитями с ее собственной судьбой. Она шла за гробом — она не могла не идти, — шла за тоской, за беспредельным одиночеством. И ей показалось, будто она идет за чем-то бессмертным, идет со всем человечеством, среди сестер и братьев. И еще показалось ей, будто земля вся в цвету, хотя на дворе желтеет осень.
Когда она начинала свой рассказ, то еще испытывала страх, но теперь убедилась: не страх и не слабость говорят ее устами. Она поняла: это и есть правда. И странно: в глазах бухгалтера она заметила слезы. Слезы?! Нет! Это был неведомо откуда взявшийся краешек солнца, пучок чужих лучей, ибо вдруг тот, кому господь бог вложил в грудь камень вместо сердца, схватил у нее портфель и швырнул его на стол:
— Блаженная!.. Могло случиться, что ты вернулась бы без денег! А людям есть надо!
АНГЕЛ
Перевод Г. Кановича
Был летний полдень, солнце пряталось в верхушках кладбищенских деревьев, воздух благоухал опаленной травой и цветами.
Возле одной из могил двое мужчин копали землю, а третий сидел на сваленных в кучу досках и вертел между пальцами металлическую рулетку. Чуть поодаль серела горка щебня и валялись мешки с цементом. Мужчина поднялся и старательно замерил глубину ямы.
— Еще немного, — сказал он землекопам, те уж воткнули в песок лопаты, выпрямились и смахивали со лба крупные капли пота.
— Да что вы, господин хороший, лопаты скоро в крышку гроба врежутся… негоже, так сказать, покой тревожить… — И они бросили взгляд на дно могилы.
— Нет, нет, — возразил человек с рулеткой. — Основание надо врыть на глубину сто двадцать сантиметров. Ясно? В сильные морозы земля промерзает до метра. Не меньше. Памятник, понимаете ли, должен стоять вечно, а долго ли он простоит, если основание…
