Карьеристы - [110]
— Хм-м…
— Бедняга. Сразу видать — каюк. Слова связать не может.
— Говорить с ним — пустое дело.
— Давай, соседка, начинай. Затянем поминальную!
— Отец, может, свечку зажечь? — искренне растрогалась жена. Она то и дело смахивала с лица слезы, хотя, как это доподлинно известно, была не из плаксивых.
Но больной защищался от их слов, как от ос. Он размахивал обеими руками и что-то ворчал. Обряд возбудил в нем нестерпимую тревогу.
А бабы творили свое дело: кто следил за свечками, кто листал молитвенник, кто судачил и ждал, когда же наступит час для песнопения и плача. Те, что стояли поодаль, принялись обсуждать распорядок похорон и молебствий.
— Без поминальной мессы не обойдешься! — кричала на всю избу одна из бабенок. — Не так уж это дорого стоит. Такому хозяину — раз плюнуть.
Больной все услышал, вся его слабость улетучилась, как пары камфорного масла. Он сердито повернулся на бок и уставился в стену. Затем почесал в затылке и лег на другой бок. Наконец для вящего впечатления спихнул на пол одеяло. Больной неожиданно обрел ни с чем не сравнимую живучесть. Он хотел было уже слезть с кровати, но несколько баб бросились к нему и водворили на прежнее место.
— Бредит бедняга.
— Нелегко помирать…
— Пошли, господи, счастливую смерть…
Это было уже слишком. Больной сжал кулаки и вознамерился треснуть по физиономии первой, которая сунется с пожеланиями ему счастливой смерти.
Валюлис слыл отъявленным упрямцем: когда жена говорила ему — поправишься, он упорно мечтал о кончине. Сейчас же, когда ему пожелали счастливой смерти, он ни за какие деньги не согласился бы оставить эту юдоль слез.
Но вот в избу ввалилась самая бойкая деревенская баба Шимкене. Ее-то никто не приглашал.
— Ну чего вы сбежались сюда? — И, не дожидаясь ответа, обратилась к Валюлису: — Взашей их гони! Сорок этих! Не помрешь! Мы еще с тобой повоюем! Глянь-ка, кто-то выломал твои ворота на выгон… Теперь все попрут через поле. Того и гляди всю мою рожь вытопчут.
Глаза Валюлиса засияли — даже улыбка засветилась на его лице.
А плакальщицы свое несут:
— Нашлась, видите ли… базар у постели умирающего устраивает… Помогла бы лучше проводить с честью, коли уж такая добрая.
— Я кому говорю: гони этих сорок взашей! А сам ступай ворота чинить!
И вышла с хохотом под градом сердитых взглядов.
Обряд проводов был вконец испорчен. Бабы только поглядывали друг на дружку и никак не могли придумать, что им делать. Такое препятствие ни одной из них и во сне не снилось, хотя опыта им не занимать.
Больной осмелел, положение его укрепилось. Он почувствовал себя уже не одиноким ратником, сражающимся с несметной вражеской силой. Теперь старик и слово отважился сказать:
— Чего сбежались? Хм… Ступайте отсюда подобру-поздорову!..
Вот черная неблагодарность! Наглость какая! Бабы почувствовали себя оскорбленными.
Да и жена заметила: чудеса, настоящие чудеса творятся. Казалось, через час-другой отпоют его, а он как ни в чем не бывало плакальщиц со двора гонит. Потом, когда понадобится, их никакими пирогами сюда не заманишь. Ай да старик! Валюлене была покладистой и заботливой женой, потому осведомилась:
— Может, ты, отец, поешь чего?
— Ну, ежели дашь…
Она принесла вкусный борщ, заправленный сметаной. Больной сел в постели и принялся хлебать. А что, аппетит совсем ничего!
Между тем плакальщицы дали стрекача.
Больной справился с борщом и обтер усы.
— Может, еще? — гладя его по седой голове, уговаривала жена.
— Ну, ежели дашь…
Валюлене принесла вторую миску, как в избу вбежала запыхавшаяся девка и завопила:
— Хозяйка, кухня горит!
Валюлене бросилась к окну — серые клубы дыма завивались над крышей кухни.
— Господи боже!
Она накинула кожух и выбежала из избы, на чем свет стоит ругая батрака, увальня и разгильдяя. Небось когда пиво варил, и поджег кухню.
Во дворе поднялся большой переполох. Сбежались соседи. Они кричали, звякали ведрами, а кухонька полыхала так, словно ее бензином облили. Соломой крыта — ничего не поделаешь! Оставалось лишь одно: уберечь от пламени другие постройки. Но ветер дул весьма разумно, и большой опасности не было.
— Кто поджег?
Люди оглянулись — сам больной пожаловал! Заправился борщом, взял палку и приковылял. Он довольно бойко вертелся, отдавал приказания и сам чуть было не схватил ведро.
Но что это?.. Валюлису предстала удивительная картина: крыша кухоньки вся сгорела, а на жердяном настиле полыхает гроб. Самый что ни на есть настоящий гроб, ему, Валюлису, предназначенный! У старика последний камень с сердца свалился. Лицо его расцвело в улыбке. Ну и везет же ему сегодня! Он ткнул кулаком в бок стоявшему рядом соседу:
— Глянь, горит!..
ДЕВУШКА И ОДИНОКИЙ ЧЕЛОВЕК
Перевод Г. Кановича
Она подошла к городскому парку, остановилась и загляделась на пламенеющие клены. «Как здорово придумала осень, — улыбнулась она, — залила все огнем, золотом, бликами солнца».
Хорошо быть художницей: устраивайся где хочешь и рисуй чего душа желает. И плохо быть кассиршей (к тому же не настоящей, а замещающей): примчишься в банк, возьмешь чужое жалованье, сложишь в желтый кожаный портфель и возвращайся назад, не оглядывайся, иди напрямик по улице, сжав, как клещами, чужие сокровища. А в конторе ждет бухгалтер, тот самый, кому господь бог вместо сердца вложил в грудь камень; он обзовет тебя «чокнутой», «книжной крысой» (застал ее с книгой во время работы) и другими не менее выразительными словами. Послушать его — ты в ответе за весь мир и за все его богатства.
