Карьеристы - [113]

— Ваша правда, господин Анюлис, — ответили землекопы и, не дослушав его до конца, снова взялись за лопаты.

Анюлис свернул рулетку, бросил взгляд на белый песок и глубоко вздохнул: «Мог ли ты, отец, поверить, что сын на твоей могиле воздвигнет этакий памятник?»

И он почувствовал в душе удовлетворение, даже радость, словно из-под земли до его ушей донеслись слова отцовской благодарности и восхищения. Анюлис отошел в сторонку и сквозь замшелые кресты и деревья воззрился в сияющую летнюю даль, с несказанной нежностью думая об отце.

Отец, бывало, работает, склонившись над верстаком, весь в стружках, а он, сын, стоит и поражается, как блестит, словно шелк, обструганная доска. Отец вдруг поднимет голову и улыбнется сквозь усы, словно припорошенные пылью: «Кем-кем, а столяром ты точно не будешь». Когда он, бывало, получал деньги за свою работу, то протягивал ему, сыну, пару шелестящих голубеньких бумажек и приговаривал: «Красивые денежки… только маловато… Дорожи деньгой, сынок! Будет у тебя деньга — все будет». А он, сын, казалось, только бы и смотрел на эти сверкающие чудодейственные картинки. А уж жаждал он денег, как больной — исцеления. Впоследствии его мысли вертелись только вокруг денег, найденных и раскопанных кладов, опустошенных касс, оглушенных кассиров, естественно, не его, а чьими-то чужими руками.

И все-таки полжизни он прожил, так и не изведав счастья, сталкиваясь на каждом шагу с какой-нибудь нехваткой. Да и кто он, собственно, был? Мелкий чиновник в городском самоуправлении — ростом не вышел, до времени облысел, штафирка, влачащий свое скучное существование, такое же мизерное, как и он сам.

Анюлис нагнулся и поднял с земли обломок дерева, вывороченный из соседней могилы его землекопами. Доска! Насквозь прогнила! И Анюлис сжал изъеденный землей кусок.

Как ни крути, жизнь дьявольски странная штука, подминает тебя, топчет, неожиданно возносит, одаривает своими дарами, начинает подминать других, топтать без жалости, кровь проливать. А ты, опомнившись и воспрянув, рвешься вперед — пришел и твой черед, — носишься как очумелый, с трепыхающимся сердцем, будто во хмелю, гребешь руками, а порой и зубы в ход пускаешь — чего только в жизни не бывает! — там купишь, тут продашь, зацапаешь подвернувшееся серебро, вроде бы невзначай, словно сей обломок дерева. У кого зацапаешь или урвешь — неважно. Прощупать, увидеть — только убедиться: это все не сон, а явь, что ни на есть настоящая явь, как твое дыхание, твои руки, твое осязание.

Кто-то затеял войну, кто-то убивает людей. Не ты ее начал, не ты убийца. Кто-то взывает о помощи, кто-то погибает: может быть, твой знакомый или просто запавший в память прохожий. Но не ты его убиваешь, не от твоей руки он гибнет, и в этом вся суть.

Бог равнодушен, люди равнодушны, а ты, сын благопристойного столяра, разве ты можешь быть иным? Жить! Жить смелей, чем когда-либо раньше! Какой-то внутренний голос науськивает: пришел и твой черед, ты имеешь право быть богатым. Покойный отец оттуда, из-под земли, напоминает: «Дорожи деньгой, сынок. Будь богатым!» Он благодарен отцу, он вознаградит его за это.

И господин Анюлис снова замерил яму, проверил ее глубину и ширину: все с точностью до миллиметра. Пребывая в состоянии блаженства и душевного покоя, господин Анюлис размеренным шагом направился домой.

Во дворе среди старых ящиков и досок стояла красивая статуя, удивляя прохожих своим неожиданным появлением и полным несоответствием окружающей обстановке. Это был архангел Михаил — белый как снег, со сложенными крыльями и длинной трубой, зажатой в руке. Рука с трубой чуть-чуть приподнята, щеки надуты — еще мгновение, труба коснется губ, и польется великолепная мелодия, зовущая смертных к вечному пробуждению.

Хотя Анюлис не раз выражал восхищение статуей, на сей раз она показалась ему красивей, чем обычно. Озаренная лучами солнца, статуя светилась еще ярче, точно весенний день. Своей красотой и неописуемой мощью она возбуждала радость и приподнятость даже в душе Анюлиса, человека, более склонного к вещам, сулящим осязаемую пользу.

Он уже представлял себе, как она возвышается там, на местечковом кладбище, среди деревянных крестов, посеревших от старости. Ни один прохожий не пройдет мимо, каждый остановится полюбоваться на нее. У всех горожан на устах будет его имя и имя его отца. Подумать только, и фамилия их звучит похоже: Анюлис — Ангел.

Анюлиса вдруг осенила мысль: уходя, он забыл что-то сделать. Он бросился в свою комнату — и сразу к шкафу.

Слава тебе господи, шкаф заперт. Теперь Анюлис вспомнил, как запирал его и несколько раз проверял, хорошо ли. Он и сам не мог взять в толк, почему так часто ошибается и без всякого основания впадает в отчаяние, почему стал таким нервным и подозрительным — даже к самому себе.

Но погодите, перед тем как уйти на кладбище, он собирался сосчитать деньги, только не успел, землекопы сидели в повозке и торопили его.

Анюлис достал ключ, вынул деревянный ящичек, который также запирался. Кажется, все деньги на месте — ровно полящичка, а на них тот же крюк (когда-то он служил для разделывания свиных туш). Анюлис всегда чем-нибудь прижимает деньги, чтобы аккуратней лежали.