Караван-сарай - [32]

11. Игра в прятки

На следующий день я уже собирался к Розине Отрюш, как принесли визитную карточку одного моего друга-американца, редактора нью-йоркской «Таймс»: он только что приехал в Париж. Познакомился я с ним при весьма забавных обстоятельствах. В одной своей статье он разнёс меня в пух и прах, дойдя даже до того, что сам перерисовал некоторые из моих картин, назвав их подражанием искусству команчей и заявив, что все мои изыскания – всего-навсего розыгрыш[180]. Через несколько дней он явился ко мне и совершенно искренне спросил, понравилась ли мне его заметка! В вопросе не чувствовалось ни малейшей иронии: он пребывал в полном убеждении, что этой хроникой сослужил мне немалую службу!

После часовой беседы и нескольких предложенных мной коктейлей американец, казалось, был удивлён тем, что перед ним – не шут и не художник!

– Вы правда не пытались что-то высмеять? – не унимался он.

– Будьте покойны: ни высмеять и ни вызвать восхищение.

Тот принялся хохотать как полоумный и взял с подноса ещё один коктейль. Выпив его залпом, он попрощался и пригласил зайти как-нибудь к нему отведать бараньих котлет, предупредив, что готовит всё сам и отбивные будут зажарены лишь с одной стороны, так как его раздражает необходимость их переворачивать.

В следующее воскресенье на первой полосе «Таймс» вышла его статья, не уступавшая по значимости предыдущей, в которой он провозглашал моё искусство непревзойдённым по части французского характера, современности и чуткости к тому, что отличало нашу эпоху. Впоследствии мы с ним очень сдружились. Сегодня же он зашёл, чтобы пригласить меня поехать вместе в Италию, а именно в одну очаровательную деревеньку; окружавшие её холмы утопали в цвету апельсиновых деревьев – я хорошо знал это чудесное местечко.

Американцу не давало покоя местоположение постоялого двора, который он там себе присмотрел! «Как раз за железной дорогой, – не унимался он, – такая красота, из окна видны проходящие поезда: по тридцать семь на дню!» Остальное было ему неважно; что ж, одним по душе солнце, другим подавай рельсы и шпалы[181]! Я пообещал вскоре к нему присоединиться, попросив забронировать мне номер, выходящий на задний двор!

Из-за визита журналиста к Розине я слегка припозднился; сколько я ни звонил, сама собой дверь, как в прошлый раз, не открылась, но вскоре появился импозантный камердинер с окладистой бородой и чёрными усами, который церемонно препроводил меня внутрь. Розина приняла меня чрезвычайно любезно; на столике у камина я заметил стопку гранок – на первом листе красовалась эмблема моего издателя. После того как мы справились о здоровье друг друга, я спросил у Розины, не являлся ли к ней ещё Ларенсе:

– Пока только звонил: сказал, будет после пяти, – отвечала она.

– Послушайте, вам непременно надо выйти за него замуж.

Та чуть не поперхнулась:

– Как можно такое говорить: вижу, вы меня ничуточки не любите!!!

– Речь сейчас не об этом, – не отступал я, – но любопытно, вместе с тем, что люди обычно начинают сомневаться в вашей привязанности именно в тот момент, когда печёшься об их благополучии.

Она помолчала некоторое время и ответила почти шёпотом:

– Ну, допустим, – но помилуйте, друг мой, он никогда на это не пойдёт, во мне еврейская кровь, а вся его семья – набожные католики!

– Если это – ваше единственное возражение, то никакой помехи я тут не вижу: я всё хорошенько обдумал и лично обговорю детали с Ларенсе.

– Но брак меня пугает, – запротестовала она, – я всегда так ценила свободу: думаете, из меня получится покорная жена?

– По возрасту вам давно пора под венец! Всякая пожившая на свете женщина в расцвете сил естественным образом подумывает о замужестве – и совершенно справедливо, это приятная и неутомительная развязка. Смотрите, вы поступили правильно – сначала надо срывать цветы удовольствия, а уж потом начинать поиски супруга: действовать наоборот просто чудовищно и противно здравому смыслу, это выдумки мужчин, тешащих свой тупой эгоизм. Мне давно известно, что вы – любовница Клода; да, вы уступили по доброте душевной: он жил один, жаловался на непонимание окружающих, а, к сожалению, нет ничего привлекательнее непризнанного литератора – даже при жизни.

Выходите за него, и ваша спасительная красота и полезные связи заменят ему несуществующий талант. Вы станете его признательной жертвой, и на какое-то время для счастья этого будет достаточно. Такое положение сулит вам обоим значительные преимущества, особенно если у Ларенсе хватит ума оставить незавершённым новый роман, который вы затем опубликуете! Да и потом, я не сомневаюсь, вы наверняка его любите… хотя что это меняет? Всё кончается, как в баккаре: крупье по очереди тянут вас на кладбище, сначала один, затем другой; погост – что банк для Господа Бога, который так вас любит – как и Ларенсе, кстати.

– Весёленькие рассуждения! Какой же вы сухарь…

– Знаю-знаю, о таких вещах думать не принято, а уж говорить и подавно. Настоящий ум, для которого всё и без слов понятно, – сродни болезни, страшнее не бывает. Помните беднягу Мартина Идена у Джека Лондона? Он любил жизнь, покуда был наивным простачком, а прозрев, бросился в море, чтобы не сорвать тот самый пресловутый банк! Так что решайтесь, выходите за томного красавчика Ларенсе; он беден, так что сможет жить у вас на содержании, не опасаясь за свою репутацию; вам, как я уже говорил, под силу разом сделать его знаменитым, открыть широкой публике. Наш с вами удел – не сцена, а кулисы, за которыми снуют только машинисты: мы узнаём актёров даже в гриме и видим насквозь все фокусы и трюки; публика же – великий простак, на несколько недель она уверует в Ларенсе, пока и того слава не выжмет до последней капли; если ему тогда вдруг захочется вновь вкусить радостей жизни, посоветуйте ему наклеить фальшивую бороду и сменить имя!