Караван-сарай - [31]

Тот, казалось, не услышал, внутри него ещё не улеглось возбуждение. Молодой русский генерал выглядел растерянным; он сидел рядом и, склонившись, задал поразивший меня вопрос:

– Месье, я слышал, что Господь Бог – каннибал; это правда?

– Да, это так, но пожирает он лишь птиц: а что ещё есть существу, обитающему в космосе?

– По-вашему, птицы состоят из человеческой плоти?

– Даже более человеческой, чем многие мне подобные!

Русский, похоже, удовлетворился моим объяснением, хоть и не понял его как следует; у русских, наверное, полно талантов, однако применять их, сдаётся, они толком не умеют; они известны своим пылким воображением, однако за последний век почти ничем не поспособствовали развитию человечества, что не мешает всем восклицать: «Какой смышлёный народ!» Признаем, вместе с тем: русских отличает высокий лоб и глубокий мрачный взгляд, и, подобно немцам, они прилежно носят очки в золотых оправах.

За кофе медичка принялась допытываться, какого я мнения о юном священнике; с точки зрения психологии она считала его полубезумным, поскольку уже была свидетелем буйного и неадекватного поведения с его стороны.

– У него это навязчивая идея, – сообщила мне она, – вид мундира выводит его из себя, и, по-моему, сегодня красной тряпкой стало присутствие этого безобидного русского в униформе из школьного карнавала.

В 1916-м он пережил невиданное потрясение – под Вокуа с ним приключилась поистине ужасная история; вернувшись со своим полком из Константинополя, он случайно узнал, что его младший брат сидит в окопах всего-то в двух километрах: можете себе представить, как им не терпелось повидаться! Отправлявшийся на линию фронта товарищ передал молодому человеку весточку, и тот, не удержавшись, прямо посреди ночи отправился в гарнизон к старшему брату, чей полк должен был наутро отбыть в неизвестном направлении. Увы, бедняга вернулся на свой пост с получасовым опозданием, его отсутствие обнаружили и без допросов и объяснений через несколько минут расстреляли по приказу какого-то увешанного галунами скота…

Понятно, что он теперь не выносит ужасы войны… и галуны. Вместе с тем, озлобиться ему скорее следовало бы на чувство семейственности!

Меня утомили все эти разговоры о войне, солдатах, расстрелах и Республике, и я подошёл к основной группе гостей, где с удивлением обнаружил приехавшего недавно Ларенсе. Вот уж кто всюду пролезет!

По благой воле случая заветной рукописи при нём не оказалось: как рассказал сам романист, он только что прослушал на Бульварах лекцию об Эйнштейне, завершившуюся показом кинофильма. Казалось, он заново открыл для себя этого деятеля и с удовольствием просвещал теперь окружающих. Его, казалось, задела моя улыбка: Ларенсе с лёгкой иронией попросил поделиться моими соображениями об этом философе (учение которого уже начинало выходить из моды).

– Эйнштейн, – отвечал я, – убеждён, что время на часах Лионского вокзала не одно и то же для велосипедиста, автомобилиста или обычного фланёра, потягивающего тёмное пиво на террасе кафе. С такой теорией можно было бы согласиться, будь эти трое одного возраста, но так как, очевидно, родились они по меньшей мере с интервалом в несколько секунд, то она – как и все его остальные идеи, – ошибочна, и время для всех одинаково. Единственное гениальное прозрение Эйнштейна – способность разглядеть собственный зад через подзорную трубу, с помощью которой он изучал бесконечность!

Ларенсе пожал плечами, я заверил его, что оскорбляться тут не из-за чего, и добавил:

– Слышали бы вы только что разглагольствования аббата Z насчёт войны, уверен, они бы сгладили у вас разочарование по поводу Эйнштейна!

– Ах, да, терпеть не могу войну, – согласился он, – за исключением дня её объявления и перемирия – всё остальное для меня слишком волнительно, нервы уже не те!

Поскольку русский генерал засобирался уходить, певица пригласила его на обед послезавтра, попросив захватить с собой брата:

– Какой утончённый молодой человек, помнится, я познакомилась с ним за кофе в отеле «Ритц».

– Брат будет тронут вашим участием, – поблагодарил тот, – но в обеденные часы он всегда страшно занят и перебивается одним чаем, поскольку служит посудомойкой в «Кафе де Пари»!

В каком идеально дезорганизованном обществе мы живём, подумал я тут, пообещав себе отныне быть предельно осмотрительным с коридорными, таксистами и другими представителями свободных профессий – как знать, может отныне и к мальчишкам-газетчикам надлежит обращаться «ваша светлость».

Я увидел, что меня уже поджидала медичка: надо было отвезти её домой, и после подаренного платинового скальпеля вряд ли удалось бы от этого отвертеться, как бы далеко ни пришлось ехать. Я попрощался со всеми и, отведя Ларенсе в сторону, к его немалому удовольствию спросил, как продвигается работа над «Омнибусом»; он сообщил, что того же дня начал второй роман, который понравится мне ещё меньше первого! Из опасения, как бы тот не решил тотчас прочесть мне очередную главу, я поспешно ретировался, попросив лишь подтвердить Розине, что буду у неё завтра. В ответ Ларенсе лишь холодно кивнул…