Караван-сарай - [23]

– Опять эти парадоксы… Кроме них в ваших теориях ничего нет.

– Да самый большой парадокс – это ваша вздорная логика! Вы убеждены, что находитесь в Париже, только потому, что прочли соответствующую табличку на перроне: так картины подписывают «акварель» или «холст, масло» – или достопримечательности именуют «Госпиталями». Кстати, мне довелось как-то попасть в больницу – так вот, не отпускало впечатление, что я в цирке или кафешантане! Под шапито я теперь скучаю больше, чем в раковом корпусе; вы идёте в цирк развлечься, а я там засыпаю. Авария на дороге меня занимает куда больше оплеухи клоуна другому ковёрному!

Розина уже была положительно возмущена:

– Но это просто безнравственно, вы точно из ума выжили.

– Да нет, поймите, авария замечательна тем, что она, как правило, неумышленна – её невозможно предугадать. Цирк же или театр напоминают полотна Делакруа, Леонардо да Винчи или Магдалину Лемера[160].

– И что, по-вашему, есть такие произведения или картины, которые напоминают аварию?

– Быть может – мои, древнеегипетские, негритянские; в Мексике попадаются очень недурственные вещи; и просто замечательную роспись мне довелось видеть на старых вигвамах краснокожих! Но краснокожая живопись в исполнении ученика Школы изящных искусств – это чистый цирк! А вот негритянские статуи по красоте своей не уступают изяществу умирающих от рака женщин, которых я видел в музее Сальпетриер[161].

– Скажите, вам попадался хоть кто-то, разделяющий ваши идеи? – с презрением выговорила моя подруга.

– Да, как бы вас это ни удивило.

– И чем занимается этот ваш единомышленник?

– Он – велогонщик-любитель.

– Какой похвальный выбор карьеры… Наверное, будущий чемпион?

– Сомневаюсь – у него только одна нога!

– Почему же тогда он решил крутить педали?

– Просто чтобы убить время – или, как утверждают некоторые, чтобы досадить окружающим; говорят, он хотел стать величайшим астрономом нашего времени…

– Что ж, такие последователи не сильно убеждают в ценности ваших теорий!

– Я сам первый готов их опровергнуть, истины в них не больше, чем в ваших – но поскольку фальшивок там меньше, чем находок точных, то и общий итог скорее положительный! – Дорогой друг, прыжки через пропасть вам не очень удаются!

– Кто бы спорил – но это не мешает мне в них упражняться.

– Осторожнее, так недолго превратиться в вашего друга, одноногого велосипедиста.

– Знаю, знаю, – отвечал я с улыбкой, – гонщикам вы предпочитаете тех, кто трясётся в омнибусах.

Я вдруг почувствовал ужасную усталость, да и сказать нам друг другу было больше нечего, так что я распрощался с Розиной, оставив мою подругу в её потухшем камине.

9. Рулон обоев

Вернувшись домой – надо сказать, в изрядно подпорченном настроении, – я обнаружил депешу, пришедшую в моё отсутствие по пневмопочте: один мой друг приглашал отужинать с ним у известного торговца драгоценными камнями, тот, похоже, собирался заказать мне портрет своей дочери и рассчитывал на его посредничество. Чувствуя жгучую потребность сменить обстановку, я ответил телеграммой, что согласен и вечером захвачу его по дороге. На месте я оказался около восьми – мой приятель был уже одет и ждал меня.

– Вот увидите, – заверил он, – это милейшие люди; так или иначе, кормят у них отменно, да и юная особа, ваша будущая модель, действительно недурна и неглупа.

Обнаружив по прибытии, что столовая г-на Х битком набита людьми, я начал беспокоиться, как бы не пришлось снова рассуждать о дада и кубистах!

Затем я с удивлением констатировал, что никто из приглашённых не носил драгоценностей. Мой друг, которому я указал на это, полюбопытствовал у хозяина дома о причинах такой спартанской простоты.

– Дело в том, что украшения стали слишком дороги, – отвечал тот, – а потому мы лишь носим на мизинце кольцо с крошечным чистейшим алмазом: он служит нам эталоном для покупок.

За стол не садились, ждали некую важную – и, соответственно, опаздывавшую – особу; извиняясь, хозяйка сообщила мне, что речь идёт о министре Эмиле Котоне[162]. Так вот из-за кого нам предстояло есть пересушенное филе косули, над которым кухарка хлопотала с минувшего вечера!

Наконец часам к десяти явился и Котон; он походил на трапезника зажиточной церкви, из-за спины у него, казалось, вот-вот выглянет внушительная свита. Но он оказался один, я даже как-то расстроился. Одно хорошо, можно было, наконец, садиться: стол – друг мой не соврал! – буквально ломился от яств.

Уже за супом разговор зашёл о преступлении, жертвой которого, по некоторым утверждениям, мог стать сын известного политика. И если одни считали, что молодой человек, скорее всего, наложил на себя руки, другие уверяли, что его убили[163].

Так или иначе, все находили отвратительной шумиху, поднятую вокруг этой истории в прессе:

– Будь то мой сын, – возмущённо говорил некий пожилой господин, – я бы писак и на пушечный выстрел не подпустил. Впрочем, мой сын – магистр права…

– Маг?!! – не расслышав, воскликнула одна дама. – Помилуйте, мне казалось, что волшебников не бывает! (Я шепнул ей, что тот подрабатывает фокусами на детских утренниках.)

Муж этой особы, известный ювелир, занимавшийся оптовой торговлей изумрудами, расслышал только вопрос супруги и предсказуемо смутился. Чтобы выпутаться из неловкой ситуации, он спросил меня, не соглашусь ли я написать портрет мадам акварелью? Вот так удача! Но разговор уже перешёл на театр, и сидевшая напротив импозантная пожилая дама обратилась ко мне: