Караван-сарай - [25]

Помолчав немного, она добавила:

– Коммунистический режим во главе с королём – это было бы неплохо, вы не находите?

Одна из приглашённых направилась тем временем к фортепиано, и я почувствовал, что меня сейчас вырвет прямо в инструмент: нутро подсказало, что она собиралась исполнить произведение «современного и гениального» композитора. Словно прочитав мои мысли, девушка вернула в папку нотный лист, который держала в руке, и водрузила на пюпитр партитуру Кристине[166].

Вечер затягивался, подали вконец растаявший сорбет, и я улизнул по-английски в компании хозяйского сына, который беспокоился, что опоздает на свидание к дрессировщице из Нового цирка.

Я вернулся пешком, пройдя через Елисейские поля к площади Звезды, площади Республики и, наконец, Клиши – логичного завершения для подобного вечера[167]!

Когда я добрался до отеля «Берта», в номере меня ждала дивная женщина, заснувшая в компании крошечной собачонки. Её умудрённые нежность и доброта пленяли меня не в пример всем философическим рассуждениям тех, что мне довелось знать до неё[168]. До чего же монотонна жизнь! Что ни вечер – или утро, – то постель и ждущая вас в ней женщина! Но отсутствие женщин грозит нервным тиком, а того, кто к ним привык, постель без женщины порой обрекает на бессонницу!

После надлежащих проявлений псиной радости от моего появления, потянувшись, проснулась и моя избранница; она, казалось, грустила и обратилась ко мне с упрёком в голосе:

– Надо же, вы снизошли до того, чтобы навестить меня! Куда же подевалась ваша удивительная[169] подруга?

– У удивительной[170], как вы выражаетесь, подруги не менее поразительный грипп, так что лучше мне держаться от неё подальше.

– Какой же вы эгоист, просто невыносимо.

– Ах вот как!? По-вашему, подхватить грипп – доказательство верности?

– Нет, конечно, но бедняжка, коли любит вас, должна страшно скучать в одиночестве.

– Воля ваша, но она не одинока, меня подле неё заменил «друг, не боящийся гриппа», он умеет заваривать настойки и ставить компрессы – настоящий товарищ, потребность в котором отпадает, как только вы идёте на поправку! Живо представляю себе: этот растяпа, не иначе, читает ей сейчас какую-нибудь рукопись…

– Ах, терпеть не могу, когда вы так говорите, ужас, низость какая: глаза бы мои вас не видели – так проще считать вас умным, рассудительным и чутким человеком, который лишь напускает циничный вид, как надевают маску в ходе карнавала. Ужасно, если бы вы в действительности оказались тем, каким стараетесь выглядеть: сухим, подозрительным, а порой и откровенно злобным!

– Бедняжка, я знаю: вам больше по душе слышать наигрыш шарманки во дворе, когда вы отправляетесь обедать к вашей тётушке по воскресеньям!

– Чего уж мелочиться, скажите прямо, по вашему очаровательному обыкновению, что я кажусь вам глупышкой…

– Ни за что на свете, я вовсе так не считаю – но мне известно, как вам нравятся прелестные сентиментальные истории, как вас умиляют котики и щеночки (или увальни-кабысдохи), как волнуют свидания, на которые вы опаздываете, чтобы успеть прихорошиться. Вы наверняка знали и любили мужчин, которые на манер цирюльников завивали пряди своим избранницам (хотя и знали, что локоны те были накладными). В мыслях вы наверняка уносились к прозрачной и бурной реке – не в пример тому болоту, что простиралось перед вами, – но вам не хватало храбрости ринуться в рассыпающийся брызгами грохочущий поток… Однако, отважившись, вы убедились бы, что и ему присуща нежность, а скуки и монотонности тех рек, что медленно несут свой ил под откос, в нём нет и в помине…

– Да вы, друг мой, настоящий поэт!

– Как знать, может, на свете и осталась только поэзия, неосязаемая, точно идея Бога, – чудо, не имеющее ничего общего с бедекером, расписанием поездов, карманными картами и с проверкой девяткой. Поэзия – вот она, перед нами, неизвестно, как и почему: неуловимый аромат, доносящийся снаружи или изнутри, какая разница.

– Некоторые мои друзья очень в это верят; вряд ли это бо´льшая ошибка, чем не верить вовсе, как я – да я бы даже и верила, кабы знала, во что´ … Но это знание походило бы на любое другое – всякое знание считают бесконечным и необъяснимым: или объяснимым, это одно и то же! Наш мозг крутится волчком, становясь колесом для белки-разума.

– Поверьте мне, этот вечный двигатель не вращают ни какодилат[171], ни слава, ни счастье!

Я взглянул на мою собеседницу: та снова заснула; лишь собачонка, свившаяся в клубок подле хозяйки и в ужасе ожидавшая, что я сгоню её с кровати, не сводила с меня глаз, круглых, точно пуговицы на ботинках; я лёг, потушил свет и, прижавшись к моей подруге, стал думать о завтрашнем дне, о постылом завтра, когда в окружении дельцов предстоит отбиваться от наседавших на меня алчных приставов[172].

Конечно, я, человек дада, был для них лакомой добычей! Сколько таких слепцов в их душных кабинетах видят во мне лишь сумасброда, проживающего свои самые безумные фантазии! Но в конечном счёте неважно, биться ли с нотариусом или с первым попавшимся тупицей, это одинаково забавно!

10. Озарение

Наутро я обнаружил под дверью конверт с несколькими вырванными из блокнота листами и сопровождавшей их запиской Ларенсе: «Дорогой друг, – гласило послание, – вот ещё несколько страниц из “Омнибуса”; представляю их на ваш суд, прекрасно сознавая, что книга моя вам не по душе, но мне очень нужно знать ваше мнение. Можете ли вы быть у Прюнье к половине второго? За обедом я прочту вам философический очерк, который, возможно, придётся вам по вкусу больше…»