Капитан Арена - [65]

Теренцио вернулся домой, закрыл дверь на два оборота ключа, разложил и расставил по местам совок, щипцы, табуреты, стулья, ножницы, булавки и иголки и пошел спать, благословляя за то, что с ним приключилось, одновременно и Господа, и дьявола.

На следующий день, выспавшись всласть, чего с ним не случалось вот уже десять лет, Теренцио встал и, чтобы проверить путь, который проделала его жена, пошел по следам старого господина, что было совсем нетрудно, ведь его раздвоенные копыта оставили отпечатки сначала в саду, затем на улочке и, наконец, на прибрежном песке, где следы терялись в бахроме пены, окаймлявшей море.

С этого времени портной Теренцио стал счастливейшим человеком на земле и, как он уверяет, не пропустив ни одного дня, молится по утрам и вечерам за достойного господина, который так великодушно пришел ему на помощь в его плачевном положении.

Не знаю, кто тут вмешался, Господь или дьявол, но только я провел ночь далеко не такую спокойную, как та, какой довелось наслаждаться папаше Теренцио в день исчезновения его жены, и потому в семь часов утра уже был на улицах Пальми. Как я и предполагал, осматривать было решительно нечего: все дома оказывались недавней постройки, а две-три церкви, куда мы вошли, имели возраст не больше двадцати лет; зато, правда, с берега моря открывалась панорама всех Эолийских островов.

Без четверти девять мы явились к г-ну Пилья: завтрак был готов, и, когда мы вошли, хозяин дома приказал запрячь мулов в экипаж. Сначала мы подумали, что г-н Пилья просто-напросто поручит нас своему кучеру; однако все оказалось совсем иначе: с необычайной любезностью он заверил нас, что в Джое у него неотложное дело, и, несмотря на все наши настояния, нам не удалось помешать ему сопровождать нас.

Господин Пилья был прав, утверждая, что мы наверстаем потерянное время: меньше чем за час мы проделали восемь миль, отделяющие Пальми от Джои. В Джое мы нашли своих мулов и их погонщика, прибывших за полчаса до нас и успевших насытиться и отдохнуть. Переход до Монтелеоне предстоял весьма долгий; простившись с г-ном Пилья, мы сели на мулов и тронулись в путь.

Выехав из Джои, мы, вместо того чтобы следовать по берегу моря, где ничего нового нас не ожидало, двинулись по горной дороге, более опасной, как нас уверяли, но и более живописной. Впрочем, мы настолько свыклись с угрозами опасности, которые никогда всерьез не осуществлялись, что в конце концов стали относиться к ним как к чистейшей выдумке. К тому же путь, которым мы следовали, был великолепен: он всюду сохранял черты дикого величия, которые прекрасно сочетались с оживлявшими его редкими встречными. То это был врач, верхом совершавший свои обходы, с ружьем через плечо и патронной сумкой на поясе; то облаченный в дырявую накидку, похожий на статую с живыми глазами калабрийский пастух, застывший на каком-нибудь возвышающемся над дорогой утесе и глядевший, как мы проходим у него под ногами, без любопытства и угрозы, беспечный, как все, что дико, могущественный, как все, что свободно, спокойный, как все, что исполнено силы; то, наконец, это было целое семейство, три поколения которого переселялись одновременно: мать, сидевшая на осле и державшая одной рукой ребенка, а другой — старую гитару, в то время как старики тянули за узду животное, а молодые парни, которые несли на плечах орудия для пахоты, гнали перед собой свинью, предназначавшуюся, видимо, для пополнения истощающихся в пути съестных припасов. Как-то раз, примерно в льё от одной из таких групп, шагавшей, как нам показалось, с бросающейся в глаза поспешностью, мы повстречали истинного хозяина нечистого животного, который остановил нас, чтобы спросить, не встречали ли мы группу калабрийских бандитов, уводивших его troia[19]. По данному им описанию бедного животного, которое, по его словам, вот-вот должно было опороситься, мы не могли не признать воров во встретившихся нам двуногих и украденную свинью в увиденном нами четвероногом; мы сообщили жалобщику сведения, о которых совесть не позволяла нам умолчать, и увидели, как он во весь опор пустился вслед за кочующим племенем.

Не доезжая четверти льё до Розарно, мы обнаружили дивный пейзаж в духе Пуссена: с лужайкой, заполненной стадом быков, — на первом плане, а на втором — с каштановой рощей, посреди которой на лазоревом небе выделялась колоколенка прелестной формы, в то время как третий план образовывала линия темных гор; поэтому Жаден потребовал предоставить ему право на остановку, в чем ему всегда беспрекословно шли навстречу. Оставив его располагаться в том месте, откуда открывался обзор, сам я отправился поохотиться в горы. В результате такого соглашения мы получили очаровательный рисунок для нашего альбома и двух красных куропаток на ужин.

По прибытии в Розарно проводник возобновил свои обычные настояния не продвигаться дальше. Но так как его мулы только что целый час отдыхали и отлично поели, благодаря тому, что в расположенном у дороги доме он раздобыл за наш счет мешок овса, мы сделали вид, будто не слышим его, и продолжили свой путь до Миле-то. Зато в Милето его охватило настоящее отчаяние, когда мы снова подтвердили свое неизменное намерение заночевать в Монтелеоне: было семь часов вечера, а предстояло пройти еще семь миль, так что на этот раз, полагал он, разумеется, не избежать было опасной встречи. Беда усугубилась тем, что, пересекая главную площадь Милето, я заметил древнюю гробницу с изображением на ней смерти Пенфесилеи. Теперь я, в свою очередь, потребовал от Жадена рисунка, и, к величайшему отчаянию нашего проводника, мы провели полчаса у этого камня, где, по его уверениям, он не видел ничего достойного того, чтобы делать там остановку.