Кант: биография - [95]

Новое жалование Канта составляло 160 талеров и 60 грошей, что примерно на 100 талеров больше, чем он зарабатывал, будучи помощником библиотекаря, и на 40 талеров меньше, чем он получал бы в Йене[754]. Его доход (теперь около 220 талеров) все еще был скромным, но позволял жить относительно комфортно. Фактически зарплаты профессора Канту вполне хватало; он уволился с поста помощника библиотекаря в мае 1772 года.

Прежде чем принять новую должность, Канту нужно было публично защитить так называемую инаугурационную диссертацию на латыни, что он и сделал 21 августа 1770 года. Трое студентов (один с факультета богословия, еще один – с факультета права, а третий – гуманитарных наук) и двое коллег выступили оппонентами. Кант выбрал Герца, на тот момент студента медицины, в качестве «респондента», или защитника кантовской работы. Для Герца это была большая честь. Однако ему едва не отказали, Канту пришлось преодолеть «решительные возражения университетского сената», чтобы Герцу разрешили исполнить эту роль[755]. Диссертация была озаглавлена De mundi sensi-bilis atque intelligibilisforma etprincipiis, или «О форме и принципах чувственно воспринимаемого и интеллигибельного мира». Хотя это была всего лишь наскоро набросанная диссертация, которая требовалась, чтобы выполнить академические требования для получения поста профессора, она впервые представляла важные аспекты критической философии. Сам Кант считал эту случайную работу истинным окончанием своего «докритического периода» и началом «критической философии». Так, когда Иоганн Генрих Тифтрунк обратился к нему с предложением издать сборник его малых сочинений в 1797 году, Кант ответил: «Ваше предложение собрать и издать мои мелкие работы я принимаю, хотелось бы только, чтобы в сборник вошли работы, опубликованные не ранее 1770 года, то есть чтобы он начинался с моей диссертации „О форме и принципах чувственно воспринимаемого и умопостигаемого мира“»[756].

Одной из самых важных новых доктрин кантовской инаугурационной диссертации было радикальное различение «рассудка» (intellectus) и «чувственного познания». В этой работе Кант впервые открыто утверждает, что эти две способности – независимые и несводимые друг к другу источники двух совершенно разных видов знания. Он определяет чувственность как «восприимчивость субъекта, при помощи которой возможно, что на состояние представления самого субъекта определенным образом действует присутствие какого-либо объекта», а рациональность как «способность субъекта, при помощи которой он в состоянии представлять себе то, что по своей природе недоступно чувствам»[757]. Интеллектуальное знание не имеет ничего общего с чувственным знанием. Он утверждает, что мы должны предполагать два мира, mundus intelligibilis и mundus sensibilis. Каждый из этих миров подчиняется собственным принципам и выказывает присущие ему формы, и каждый имеет собственные предметы: «предмет чувственности – чувственно воспринимаемое; то, что не содержит в себе ничего, кроме познаваемого рассудком, есть интеллигибельное. В античных школах первое называлось феноменом, а второе – ноуменом»[758]. Феномены – это «представления о вещах, какими они нам являются», а ноумены – «как они существуют [на самом деле]»[759]. Поэтому будет серьезной ошибкой считать чувственность всего лишь спутанным мышлением, а мышление всего лишь отчетливым ощущением. По словам самого Канта, «чувственное познание несправедливо называется смутным, а рассудочное – отчетливым. Ведь это только логические различия, которые совершенно не касаются данного, что лежит в основе всякого логического сравнения»[760]. Кант особенно критикует «знаменитого Вольфа», который, признавая «только логическое различие между [познанием] чувственным и рассудочным, к великому ущербу для философии, быть может, совершенно предал забвению отменный обычай древности рассуждать о природе феноменов и ноуменов…»[761] Однако Кант считал, что не только Вольф, но и все современные философы в какой-то степени некритично согласились с этим тезисом. Кант же, напротив, хочет вернуться к античному начинанию, провозглашая необходимость «подлинной метафизики без всякой примеси чувственного»[762]. Конечно, чувственное знание предполагает применение определенных понятий рассудка; но это применение является только логическим или, лучше сказать, формальным. Оно имеет второстепенное значение по сравнению с реальным применением рассудка, посредством которого даются «понятия вещей и отношений»[763].

Новый тезис о радикальном разрыве чувственности и рассудка тесно связан с двумя другими доктринами, которые впервые появляются в этой работе – а именно доктринами о субъективности пространства и времени и о по сути рациональной природе нравственности. Пространство и время больше не рассудочные понятия. Это субъективные формы нашей чувственности. Пространственно-временные объекты, или феномены, точно не вещи в себе. Вся наука имеет дело лишь с феноменами. Хотя в более ранних работах он пытался объяснить пространство как результат внутренних принципов физических монад и проводил различие между математическим и физическим пространством, в 1770 году Кант принимал уже только один вид пространства. Теперь это лишь формальная характеристика чувственного мира, которая может поэтому быть критерием различения феноменов и ноуменов. Одно из правил, важных для того, чтобы очистить метафизику от любой примеси чувственного, гласит: «если какому-нибудь рассудочному понятию приписывается вообще какой-то предикат, касающийся отношений пространства и времени, то он не должен быть высказан объективно; он указывает только на условие, без которого данное понятие не может быть познано чувственно»