Кант: биография - [93]

Как отмечает Моисей Мендельсон в рецензии на книгу Эдмунда Бёрка «Философское исследование о происхождении наших идей возвышенного и прекрасного»:

Теория человеческих ощущений и страстей в последнее время более всего продвинулась, в то время как другие области философии, кажется, больше особенно не развиваются. Наши соседи, а особенно англичане, идут впереди нас в философских исследованиях природы, а мы следуем за ними с нашими рациональными выводами; и если продолжать в том же духе, а именно так, что наши соседи наблюдают, а мы объясняем, то можно надеяться, что со временем мы достигнем полной теории ощущений[742].

Мендельсон считает, что необходима «всеобщая теория мышления и ощущения»; такая теория охватывала бы ощущение и мышление в теоретическом, моральном и эстетическом контекстах[743]. Она состояла бы из британских «наблюдений» и немецких (читай: вольфианских) «объяснений». Мендельсон признает, что такая редукция к рациональному может показаться проблематичной в случае моральных суждений, поскольку наши моральные суждения, «как они присутствуют в душе, совершенно отличаются от действий отчетливых разумных принципов», но это не означает, что их нельзя проанализировать как рациональные и отчетливые принципы[744]. Он предполагает, что наши моральные чувства – это «феномены, относящиеся к разумным принципам точно так же, как цвета относятся к углам преломления света. По видимости у них совсем иная природа, и все же в основе своей это одно и то же»[745]. Проблема, касающаяся «морального чувства», была, таким образом, для немцев не изолированной темой, а важной частью более обширной проблемы, касающейся отношения чувственности и разума в целом. Вопрос стоял так: как можно выработать одну общую теорию и ощущения, и разума? Разные попытки ответить на этот вопрос показывают, что почти все считали, что ответ может быть найден, только если показать или предположить, что эти две по видимости различные способности на самом деле являются выражением одной и той же способности, или что ощущения и мысли – составляющие одного континуума. Некоторые считали чувственную часть этого континуума основной, хотя большинство склонялись к интеллектуальной; но, и это важнее всего помнить, все соглашались с тем, что можно назвать «тезисом о непрерывности» относительно ощущения и познания[746].

По этой причине наблюдения Хатчесона по поводу «морального чувства» могли формировать начальную точку и для Канта; и именно поэтому он считал, что «опыты Шефтсбери, Хатчесона и Юма хотя и незакончены и страдают известными недостатками, тем не менее всего больше преуспели в раскрытии первых основ всякой нравственности»; и, наконец, поэтому он сам занимался такими наблюдениями. Поскольку принципы нравственности можно почерпнуть из эмпирических наблюдений за тем, что кажется особенным родом чувства, но может вовсе не оказаться таким, то с него мы и можем начать анализ. Учитывая опасность, присущую рационалистическому методу определения, начинать нужно именно с такого эмпирического свидетельства. Однако это был скорее методологический момент, чем основополагающий. Позицию Канта можно сравнить с того рода рационализмом, который разделял Мендельсон. В этом объяснении человеческой природы разум играл такую же важную роль, как и моральное чувство. Кант никак не мог решить, что важнее. Это не означает, что Кант запутался в собственной позиции. Он колебался между разумом и моральным чувством как двумя радикально разными подходами к основаниям морали, ибо Кант, как и его современники, разделял «тезис о непрерывности». Действительно, в высказываниях Канта о моральном чувстве в его опубликованных между 1760 и 1770 годами работах нет ничего, что радикально отличало бы его от немецких современников. Он считал наблюдения в британском стиле очень важными и иногда особенно выделял их. Когда он говорит: «Хатчесон и другие, пользующиеся термином морального чувства, положили здесь начало прекрасным рассуждениям», он не подразумевает, что Хатчесон и другие, по сути, всё уже объяснили[747]. Как и Мендельсон, он считал, что они положили хорошее начало, но их принципы нужно свести к «высшей степени философского доказательства». Соответственно, он мог утверждать в «Наблюдениях над чувством прекрасного и возвышенного» в том же году, что

…истинная добродетель может опираться только на принципы, и, чем более общими они будут, тем возвышеннее и благороднее становится добродетель. Эти принципы не умозрительные правила, а осознание чувства, живущего в каждой человеческой душе и простирающегося не только на особые основания сострадания и услужливости, но гораздо дальше. Мне кажется, что я выражу все, если скажу, что это есть чувство красоты и чувство достоинства человеческой природы. Первое есть основание всеобщего благорасположения, второе – основание всеобщего уважения [748].

В этом отрывке говорится не о том, что вся мораль основана на моральном чувстве или ощущении, а в лучшем случае показывается, что добродетель предполагает чувства, оставляя открытым вопрос о том, что лежит в основе принципов, на которых в конечном счете основываются моральные суждения. Но даже здесь не все так просто, ведь когда Кант говорит о необходимости подчинить собственную склонность той, которая настолько обобщена, что охватывает все человечество, он имеет в виду определенные интеллектуальные операции, которые обобщают изначально частные чувства. Это означает, что истинная добродетель предполагает для Канта также рассудок или мышление. Так, если человек, ведомый сочувствием, помогает нуждающемуся вместо того, чтобы вернуть долг, он нарушает долг справедливости и, таким образом, явно не является добродетельным. Кант доходит до того, что утверждает, что симпатия или благонравная склонность «слаба и всегда слепа». Истинная добродетель может опираться только на общие правила, которые не могут происходить из чувства