Кант: биография - [196]
Гиппель использовал в Lebensläufe утверждение Канта, что «при чтении книги необходимо выискивать душу книги и пытаться постичь идею автора; только тогда мы узнаем книгу полностью». Это значит, что важна не столько личность автора, сколько то, что он намеревался сказать. Идея автора, составляющая душу книги, – это чья-то идея, и их нельзя полностью разделить. Можно не сомневаться, что Кант лучше понимал идею книги и личность автора, чем он выказывал Гиппелю. Можно не сомневаться и в том, что Гиппель очень хорошо знал, что Кант имеет довольно хорошее представление не только о книгах, которые он опубликовал анонимно, но и о том, кто их автор. То, что ни Кант, ни Гиппель не считали это препятствием для дружбы, может быть, и замечательно, но еще более замечательным был характер их бесед на темы, которые Гиппель обсуждал в своих работах. Остроумие и ирония, свойственные этим беседам, вероятно, только усиливались от того факта, что некоторые из их общих друзей тоже так или иначе знали о некоторых сложностях гиппелевского положения. Сам Гиппель утверждал, что «устное изложение раскрывает образ мысли», что письмо – чистая имитация речи и что «все, что столь же велико, как наше искусство, должно быть сказано»[1526]. Конечно, дело было не только в том, что говорилось, но и в том, кто это говорил и как.
Шеффнер знал обо всем этом, и Пёршке и Йенш тоже, но ранние биографы Канта либо упустили это, либо это была одна из тех граней его жизни, о которых они предпочитали не упоминать. В конце концов, Гиппель был для них персоной нон грата, по крайней мере после смерти. Если их смущал тот факт, что Кант продолжал его чтить, то его тесная дружба с Гиппелем в 1786–1796 годах, возможно, смущала еще больше. Со своей стороны, Кант не просто потерял еще одного друга в лице Гиппеля, но и важнейшую составляющую своей общественной и интеллектуальной жизни.
Летом 1797 года известный анатом и хирург Фридрих Теодор Меккель (1756–1803) посетил Кёнигсберг и остановился у Канта. Он обнаружил, что ум Канта настолько слаб, что неразумно ожидать, что тот отныне внесет что-то новое и оригинальное в философские дебаты, и он высказался об этом публично. Пёршке встал на защиту Канта, написав Фихте в июле 1798 года, что Канта, возможно, и одолевают слабости, вызванные старостью, но это не означает, что «ум Канта уже мертв. Конечно, он больше не может подолгу сосредоточенно мыслить; теперь он живет в основном за счет богатого запаса своей памяти, но даже сейчас он часто придумывает исключительные комбинации и проекты»[1527]. Это не означает и того, что Канта уже не слишком интересовало, как обсуждают его философию другие. Он с горечью жаловался на Фихте. В самом деле, нельзя было упомянуть Фихте и его школу без того, чтобы Кант не разозлился. С другой стороны, «он просто не принимал Рейнгольда всерьез». Его суждение о Гердере было почти таким же страстным, как и осуждение Фихте: Гердер «хотел быть диктатором и любил заводить апостолов»[1528]. Также он «не был полностью доволен своим комментатором Беком», предпочитая комментаторов, которые «строже придерживались» его мысли[1529]. Когда его однажды спросили, почему он никогда не говорил о Рейнгольде ничего плохого, он ответил: «Рейнгольд сделал мне слишком много хорошего, чтобы я мог сердиться на него»[1530]. Имя «Фихте», с другой стороны, даже звучало подозрительно: «Фихте» (Fichte) означало «ель», а плохие доказательства иногда назывались «еловыми». Кроме того, «увести кого-то за ели» означало обмануть [1531] . Некоторые из знакомых Канта были согласны с этим. Так, Боровский считал, что «этот человек правда был крайне неблагодарен» по отношению к старому философу[1532]. Другие, например Пёршке, встали на сторону Фихте. Канта также задевали нападки Николаи, и он заявил, что они с Эберхардом просто «не хотели понять его систему»[1533].
Хотя сам Кант больше не был прежним великим собеседником, у него, по-видимому, все еще случались просветления. Летом 1798 года богослов Иоганн Фридрих Абегг (1765–1840) посетил Кёнигсберг во время путешествия, которое привело его в большинство важных культурных центров Германии. Он вел подробные записи, и из них мы можем получить некоторое представление о том, насколько разнились мнения о Канте в Кёнигсберге (и в других местах) в то время. Герц, которого Абегг посетил в Берлине, восхвалял характер Канта, эксплицитно противопоставляя его «кантианцам», – из которых не вышло ни одного достойного человека[1534]. Все друзья, знакомые и студенты Канта в Кёнигсберге, казалось, были согласны с этим суждением, но некоторые говорили, что он плохо воспринимает критику. Другие, например Пёршке, отмечали, что Канту не хватало доброжелательности или желания помочь. Шеффнер критиковал Канта за то, что тот был недостаточно великодушен в своем заявлении о Гиппеле. Зачем он сказал о конспектах лекций, которыми воспользовался Гиппель? Разве он не мог просто сказать, что Гиппель его друг?
