Кандагарский излом - [13]

О побеге теперь не могло быть и речи.

— Лялю… не надо, пожалуйста, — я поднялась, дрожащей рукой опираясь на ствол. — Вы правы, я лгала — у меня совершенно здоровое сердце. Я очень здоровая женщина, я занималась спортом…

Лишь бы он поверил, лишь бы он не передумал насчет меня.

А стоять нет сил — слабость. Но показать ее — подставить мою девочку. Поэтому прочь! Никто не тронет Лялю, никто не причинит ей зла, пока я жива!

Лялька… Веселые конопушки, голубые смеющиеся глаза, непослушные рыжие кудряшки. Она такая худенькая, чахлая. Вечное ОРЗ, простуды. Сколько я намаялась, закаляя ее! Лыжи, обливание, бассейн, гимнастика. Оздоровительный центр, лето в сосновом бору. Она окрепла, стала меньше болеть. Выправилась.

«Девочка моя!» — слезы навернулись сами, но я гнала их прочь — нельзя показывать слабость. Нужно казаться крепкой, здоровой, чтоб и тени сомнения не возникло. Он не может знать, не должен догадаться.

— У Ляли третья группа крови, третья! — неуверенно шагнула я к мужчине. Тот кивнул, разглядывая остатки жидкости на дне стакана.

— Сколько ей лет?

— Восемнадцать. Она совсем ребенок. У вас же есть сердце!.. Пожалуйста, не трогайте ее, умоляю! Хотите, на колени встану? Я буду делать все, что вы скажете, я слова никому не скажу… Умоляю, пожалуйста… — Ноги все-таки не сдержали, и я осела в снег.

Мужчина выплеснул остатки кофе, закрыл стаканчиком термос и глянул на меня сверху:

— Я заказал тебе плов.

— Что?!

Плов?.. Слов не было, как не было сердца у садиста.

— Надеюсь, ты поняла…

— Я поняла, — заверила. — Никто ни о чем не догадается. Я буду вести себя хорошо. Сделаю, что скажете. Плов, значит, плов.

Силос так силос. Мне все равно. Я понятия не имею, как смогу проглотить хоть крошку. Но ради моей доченьки, смогу. Ради нее я смогу все, что угодно, как угодно, когда угодно!

Господи!..

— Пошли.

В кафе было на удивление чисто, уютно, тепло и тихо. Обычно в таких забегаловках стоит гвалт из сонма звуков: чавканья, бряканья ложек, разговоров, стуков. В воздухе витает смесь самых разнообразных запахов, ни один из которых нельзя назвать приятным. А еще запущенность и грязь: крошки на столе, непромытые ложки, покореженные стулья и надписи на столешницах «здесь был Вася (Федя)», «любовь до гроба», и «все в путь». Во всяком случае, именно так выглядело придорожное кафе пять лет назад, когда мы познакомились с ним. Нет, не с этим — с другим. Ехали со Славкой и ее приятелем на лыжную базу. Ехали далеко и долго, Лялька проголодалась, и мы решили перекусить. Ляля долго таращилась на чавкающие физиономии водителей, на окружающее «великолепие», свою порцию и вздрагивала от криков, доносящихся с кухни, и все крепче сжимала в кулачке ложку, видимо, не зная, в кого ее запустить. Есть моя девочка ничего не стала — полученный стресс начисто лишил ее аппетита на пару суток.

Впоследствии нам с ней больше не приходило в голову посетить сии экзотические места, о чем мы ни капли не жалели.

Наверное, я отстала от жизни.

Это кафе было именно кафе. Чистые столики с салфетками, солонкой и перечницей, мягкие стулья, цветы в горшках по углам, огромные, опять же чистые, окна. Аппетитный аромат свежей пищи, тихая, нейтральная музыка.

Я села за столик, на который указал мой сопровождающий, и задумчиво огляделась — до чего дошел прогресс!

За столиком на противоположном конце сидел толстяк и аккуратно расправлялся с шашлыком. Женщина кормила мальчугана лет пяти пончиками. За стойкой стоял улыбчивый парнишка в белом переднике. Все. Никого больше.

Интересно, а в этом заведении есть еще одно заведение?

Киллер поставил передо мной тарелку с дымящимся пловом. Запах и вид были отменными. Рядом на салфетку легли одноразовые ложка, вилка, нож. Надо же! Следом появилась порция шашлыка (естественно, не мне) и две порции салата. Кстати, о шашлыке — терпеть его не могу, а плов натуральный, уважаю, но ведь киллер не мог о том знать! Или мог? Может, его фамилия Нострадамус?

— Ешь, — кивнул мне мужчина.

— Мне бы руки помыть.

Он пристально посмотрел на меня и усмехнулся:

— И все остальное?..

— Как это ни странно.

— Хорошо. Дверь за стойкой справа. Предупреждать надо?

— Нет. Мы же договорились.

— Иди, — кивнул с ленцой.

И я пошла.

Санкомната была выложена голубоватым кафелем и просто поражала сверкающей чистотой. Я сделала свои дела и, открыв воду в кране, уставилась на свое отражение в огромном зеркале: плохо, очень плохо. Губы белые, лицо серое, под глазами круги. Здоровой и полной сил меня можно назвать лишь сослепу. Я тщательно умылась и принялась кусать губы, чтоб хоть им вернуть естественный цвет. На карте жизнь моей дочери, и я не могу, не имею права рисковать. Если он только узнает, если только догадается…

А как он может не знать?

Значит, не Полонская? Кто-то из медперсонала? Как его там — Терентьев?

Ничего не понимаю, а надо бы…

Если они узнают, а узнают, то не только мне конец — Ляле. Но опять же, смотря, что им надо — сердце у меня действительно здоровое, и печень, и… Черт, о чем я думаю?!

Я посмотрела на кафель: рискнуть или не рисковать? Если на его поверхности написать номер машины и призыв о помощи — наверняка сработает, пусть не сейчас, так через час. Чем написать? Хоть мылом.