Пастух, не бойся тени,
Страшнее речка Сени.
Там синее перо я раздобыл,
И старший брат за то меня убил.
Тури умолк. Почесал голову, взъерошив и без того лохматые вихры.
— Ну и что? — спросил Пузырь.
— Давайте-ка и мы споем, — предложил Тури. — Что было дальше — все знают. Старик король узнал от пастуха про подлый обман и сослал на остров Лемнос сына-убийцу. А теперь споем…
Золотничок поднялся, вырвал кустик дикой лакрицы и стал сосать корень.
— Знаете, какой сладкий?
Тури попытался снова затянуть песню:
Вторя ему, жалобно замяукал Пузырь:
Страшнее речка Сени…
Там синее перо я раздобыл… —
подхватил Чернявый, который все ходил перед нами ходуном — то на руках пройдется, то встанет на ноги, изготовясь к прыжку. Лицо его светилось, он с ухмылкой показывал нам язык и не знал, бедняга, что чумной, воняющий серой дьявол будоражит его в последний раз. Облако саранчи все еще вилось над ним, закрывая его от нас. А над хребтами Камути нависло настоящее облако, белое и дымное.
— Погода меняется, — заметил Агриппино. — Скоро зима, черт бы ее побрал!
Мы хором горланили песню пастуха.
Чернявый вдруг застыл, будто какой винтик в нем сломался. Пристально поглядел в одну точку, потом схватил камень и стал колотить им об землю.
— Эй, ты что там делаешь? — крикнул Туту. — Обожди меня, я с тобой. А то они мне все осточертели со своим пастушком и свистулькой.
Чернявый спокойно продолжал стучать камнем: бес, похоже, его покинул. Все вокруг было озарено странным сиянием, как будто солнце всходило прямо из речных вод.
— Ты новую игру придумал? — заинтересовался Золотничок.
Тури посмотрел на Чернявого, на маленькую лужайку и сказал мне:
— Пеппи, ты ничего не слышишь? — А потом закричал: — Стой, Чернявый, стой! Что это так звенит?
Нет, это был не колокол. Чернявый на миг обернулся к нам и вдруг исчез. Страшный взрыв звоном рассыпался по долине, и Чернявого поглотило пламя.
— Мамочки! — прошептал Пузырь.
Я зажмурился, в ушах стоял шум речного прибоя. Открыв глаза, я увидел, что друзья стоят над обрывом и глядят на реку, вдруг окрасившуюся в желтый цвет.
— Это бомба! — заикаясь пробормотал Тури.
— У-у-у! — выл Обжора.
Я пытался встать, но ноги не слушались. Эхо взрыва пронеслось по всем ущельям, будто кто-то затрубил в рог.
— Ой, Чернявый! — всхлипнул Чуридду.
Вся лужайка вздыбилась, и кусты по краям ее горели зловещим алым огнем.
— Ну что стали как истуканы, — надрывно крикнул Тури и бросился со всех ног к тропинке.
Я тоже побежал, хотя сил не было. Следом мчались мой брат, Обжора и Пузырь.
— Чернявый, эй, Чернявый! — звали они.
— Вот он! Быстро, к реке его! — приказал Тури. — Может, еще очнется.
— Ох, не могу, сердце разрывается! — причитал Чуридду.
Взрывная волна отбросила Чернявого далеко по склону; лицо у него было все обсыпано землей и превратилось в черную маску.
Последние языки пламени с шипеньем гасли в водах Фьюмекальдо. Мы — Тури, Кармело и я — осторожно, чтобы не причинить боль, обмыли Чернявому лицо.
— Слышите шепот? — спросил Чуридду. — Кто это?
— Он, — ответил Тури.
— Да нет, это вода шипит, — возразил Агриппино.
Я обмыл Чернявому и руки.
— Ты слышишь меня, Чернявый? — повторял я. — Слышишь, это я, Пеппи. Ничего, мы с тобой еще поиграем.
На водной глади медленно расплывалось красное пятно.
— Он же ранен! — воскликнул Агриппино. — Не видите — кровь?
Мы сняли с Чернявого заляпанные кровью лохмотья — все, что осталось от его рубахи.
— Вот здесь, — сказал Агриппино.
На боку зияла рваная рана, из нее лилась кровь. Мы промыли это место, потом Тури стащил с себя рубаху, разорвал ее на тряпки и стал прикладывать к ране, чтобы остановить кровь.
— Этого мало!
Я тоже сорвал короткую, до пупа, рубашонку, смочил ее и положил на рану.
Но кровь по-прежнему текла ручьем, окрашивая воду и землю.
— Ох, да у него и голова проломлена! — заголосил Агриппино.
И в самом деле, на затылке огромным черным сгустком запеклась кровь и волосы словно поредели. Мы потрогали голову — раздался хруст.
— Да, череп перебило, — подтвердил Тури.
Губы Чернявого слегка шевельнулись, из них вырвался слабый стон.
— О Святая Агриппина, помоги ему! — взмолился Пузырь.
Мы низко-низко наклонились к Чернявому; над нашими головами все кружила и кружила саранча.
— Пить хочу, — скорее догадались, чем услышали, мы.
Я сложил ладони ковшиком, набрал воды и начал лить Чернявому на губы, он шевелил ими, но сделать глоток так и не сумел.
— Мне холодно, — прохрипел он.
До ночи еще было далеко, облако над горами Камути рассеялось, и опять выглянуло солнце. Мы накрыли Чернявого нашей одежонкой.
— Надо бы его перенести в другое место, — сказал мой брат. — Сам-то он идти небось не сможет.
Вода опять стала прозрачной. Справа от нас росли агавы — высокие, с твердыми, колючими листьями. Мы положили Чернявого под ними, чтоб солнце не слепило ему глаза. Когда мы опускали его на землю, он опять застонал, тихо и жалобно, как цыпленок.
— Чернявый, Чернявый! — повторял Тури. — Отзовись, ну что молчишь?
— Кто же тот дьявол, что ранил тебя своей острой стрелой? — плакал Агриппино.
— И за что он к тебе привязался? — откликнулся я.
