Какая она, победа? - [6]
мной возиться, сойти с маршрута. Совесть надо иметь...
Ваня уходит, а Балинский смотрит ему вслед. И завидует ему. И
теряется в догадках, откуда у этого человека такая сила воли, такое
настырное желание добиться своего? Он, Балинский, так не может. Не
хватает его на все. После работы, едва доберется домой, едва умоется и по-
ужинает, глядишь, надо бежать на занятия, садиться за книгу, а сил на это
нет. Едва ли он сам поступил бы в вечерний строительный техникум, ребята
заставили. Но как выдержать? Он засыпает над книгой, засыпает на занятиях.
Конечно, все «вечерники» работают, но ведь работа работе рознь!
Ну а Иван? Он тоже работает на створе. Вместе, в одной связке
спустились они прошлой осенью по пятисотметровой стене левого берега.
Вместе наводили переправу через Нарын в районе шестнадцатой площадки.
Вместе занимались разведкой неустойчивых массивов, ходили на съемку с
геологами. А что значит выйти по спецзаданию с геологами? А это значит,
что надо доставить в заданную точку группу специалистов со всем
необходимым им инструментом. А эта точка — вертикальная плоскость
известняковой плиты, отшлифованной до глянца камнепадами и водой. А под
нею двести метров высоты, и камень, выпущенный из разжатых пальцев,
падает прямо в Нарын, даже не коснувшись скалы.
Вспомнить только, как с Ваней Морозовым бродили однажды по самой
хребтовине гор Исфанджайлоо, как, ликуя, шли по плавным увалам
вознесенных над миром и еще не стравленных отарами альпийских лугов,
мимо зеленых, словно затаившихся в этих лугах озер, выдававших себя разве
что снеговыми отражениями далеких вершин и многобашенных облаков.
Вспомнить, как перевалили в Кен-Коль, как метров шестьсот с отчаянной
скоростью глиссировали по оставшемуся с зимы снежному желобу, как со
17
всего маху, без всяких переходов врезались в разливанное море цветов, таких
разных, чистых, безымянных и ничуть не гнетущих друг друга, какие бывают
только на альпийских лугах, таких вот высоких и отдаленных, как
Исфанджайлоо!
А как забыть холодную ночевку на Баубаш-Ата? Почти у самой
вершины? Как всю ночь пришлось ворочать камни, бросать их вниз, чтобы
согреться? Иногда казалось, что камни летят прямо в светящиеся рои желтых
искорок, мерцающих в черных омутах ночных долин. Но камнепады
затихали тут же, у подножия, а ночные огни казались далекими мирами, до
которых бог знает сколько световых лет. Трудно поверить самому себе, что
ты бывал в этих галактиках, знаешь их по названиям, жил в них, а то и
живешь сейчас, хотя бы вон в той, чье зарево едва-едва проступает из-за
могучей спины хребта Исфанджайлоо. Там Кара-Куль. Здесь, по эту сторону
гребня Баубаш-Аты, млечный путь Ферганской долины с созвездиями
Майли-Сая и Таш-Кумыра, с пылающими туманностями Джалал-Абада и
Оша. Как пожалеть об этой холодной ночевке? Как счесть ее за досадную
оплошность и неудобство? Мало ли их было, вполне комфортабельных и
благополучных ночлегов, остались ли они в памяти?
С ним, Ваней Морозовым, били они «наклонку» к проклятому всеми
изыскателями и проектировщиками сорок шестому массиву. Все очень
сомневались в его устойчивости, и тогда понадобилась разведочная штольня
метров на пятьдесят от третьего яруса. А ведь выше третьего яруса вода в
трубах не поднималась, и, значит, все сто погонных метров штольни надо
было бурить всухую. То есть вся пыль твоя.
Штольня разведочная и к строителям, а тем более к скалолазам-
монтажникам прямого отношения несмела. Но изыскатели испытывали
острую нехватку людей, и соседи пришли за помощью.
—Ну, братцы, кто смелый?
Взялись Балинский и Морозов. Вызвались прежде всего потому, что
никто из них никогда не был проходчиком, не был взрывником. Не были?
18
Значит, надо попробовать.
И еще одно подстегнуло. Чья-то фраза. Дескать, кому надо, тот пусть и
делает. А настоящий скалолаз под землю не полезет, если себя уважает.
Каждому свое!
Ладно, значит, они не настоящие. Били вдвоем. Два долгих зимних
месяца, неизвестно от чего больше страдая: то ли от пыли, то ли от холода,
нестерпимого на гудящем сквозняке створа. Освоили перфораторы. Балин-
ский получил пятый разряд по ведению взрывных работ. Сами забуривали,
сами рвали, качали породу скреперной лебедкой, делая все так, как будто
только этим всю жизнь и занимались...
А Иван учится. . И где, в политехническом! Пишет курсовые, ездит во
Фрунзе на сессии, переходит с курса на курс. Патрулирует по вечерам с
дружинниками. Ходит на тренировки. Бегает кроссы, да так, что приходится
даже усмирять его, попридерживать. Чего доброго, так и сердце запороть
недолго. Откуда в людях такая настырность?
УЛИЦА. ОТЕЦ. СУЛЕЙМАНКА
—Балинский! Яшар Газиевич сказал, что, если вы еще раз встанете со
стола, у вас отнимут штаны. Вы слышите, Балинский?
Балинский кивает головой. Ему и самому не очень хочется вставать,
Книга повествует о четырех поколениях семьи Поярковых, тесно связавших свою судьбу с Киргизией и внесших большой вклад в развитие различных областей науки и народного хозяйства республик Средней Азии и Казахстана.
Мария Михайловна Левис (1890–1991), родившаяся в интеллигентной еврейской семье в Петербурге, получившая историческое образование на Бестужевских курсах, — свидетельница и участница многих потрясений и событий XX века: от Первой русской революции 1905 года до репрессий 1930-х годов и блокады Ленинграда. Однако «необычайная эпоха», как назвала ее сама Мария Михайловна, — не только войны и, пожалуй, не столько они, сколько мир, а с ним путешествия, дружбы, встречи с теми, чьи имена сегодня хорошо известны (Г.
Один из величайших ученых XX века Николай Вавилов мечтал покончить с голодом в мире, но в 1943 г. сам умер от голода в саратовской тюрьме. Пионер отечественной генетики, неутомимый и неунывающий охотник за растениями, стал жертвой идеологизации сталинской науки. Не пасовавший ни перед научными трудностями, ни перед сложнейшими экспедициями в самые дикие уголки Земли, Николай Вавилов не смог ничего противопоставить напору циничного демагога- конъюнктурщика Трофима Лысенко. Чистка генетиков отбросила отечественную науку на целое поколение назад и нанесла стране огромный вред. Воссоздавая историю того, как величайшая гуманитарная миссия привела Николая Вавилова к голодной смерти, Питер Прингл опирался на недавно открытые архивные документы, личную и официальную переписку, яркие отчеты об экспедициях, ранее не публиковавшиеся семейные письма и дневники, а также воспоминания очевидцев.
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.