Какая она, победа? - [8]

мясокомбинат. Там приходилось дежурить неделями. Работала то на

погрузке, то в цехе и иногда приносила домой горсть внутреннего жира на

ужин. В редкие часы, когда собирались вместе, мать читала вырезки из газет,

которые Толя хранил в небольшом чемоданчике как самую большую и

непреходящую семейную ценность. Про двадцать восемь панфиловцев и

Клочкова-Диева. Про оборону Севастополя и героев-моряков. Приходили

соседки. Вздыхали и плакали. Вспоминали недавнюю, но теперь такую

далекую довоенную жизнь. Отсюда, из голодных сумерек сорок первого,

сорок второго, сорок третьего, она казалась вполне безоблачной и

счастливой, такой, о которой только и мечтать. .

Наверное, для мальчишек она такою и была. Но и эти голодные дни

войны имели не только цвет ожидания и нужды. Детство оставалось

детством. А над детством Толи Балинского задиристым петушиным гребнем,

веселым каменным парусом вставала древняя Сулейманка, священная для

богомольцев гора Тахт-и-Сулейман. Внизу пестрела глиняная мозаика

плоских крыш, узких улочек и тупичков Старого города, а с высоты скал

видно было далеко-далеко вокруг, может, даже за сто километров.

Не иначе она была волшебной горой, эта Сулейманка! Кажется, кто-то

очень добрый и всемогущий воздвиг для пацанов посреди городской тесноты

такую замечательно большую игрушку из так и эдак выгнутых каменных

пластов. Здесь были острые пики и грозные башни, сквозные арки и темные

пещеры. В городе распутица, ног не вытащишь, а на Сулейманке сухо, даже

тепло, если спрятаться от ветра в уютной нише или разлечься на покатых

плитах, обращенных к солнцу. В феврале появляется здесь первая травка,

22

первые цветики, желтые-желтые и с ноготок ростом. В Оше снег, а тут

снимай обувку и бегай босиком. Или лазай по скалам. От них пахнет

солнечным теплом и близким летом. Зацепки мелкие, незаметные, кажется,

не за что ухватиться, а глядишь, прилепился к скале, да и много ли надо

мальчишке — кончиками пальцев! Прилепился, перехватил руку повыше, а

там целый карниз. Наискось. Через всю гору. Можно подтянуться. Встать.

Прижаться грудью к стене. И, распластав руки, пойти, пойти с бьющимся

сердцем, с пересохшим от азарта горлом, в безотчетном стремлении

подняться еще выше, еще быстрей и там, где никто никогда не поднимался.

Опомнишься, глянешь назад, а назад ходу нет, уже не спустишься! А внизу

крошечные фигурки людей, они испуганно кричат, размахивают руками, а

тебе только это и надо; вот блаженство, когда кто-то видит, какой ты ловкий

и смелый и что тебе все нипочем!

Когда учился в четвертом классе, случайно попалась книжка о

восхождении на пик Коммунизма. Книжки в ту пору были редки, так что

каждая становилась событием, а тем более эта. . Читал взахлеб, хотя многое и

не понимал. Что такое «жандарм»? Что такое «бергшрунд»? Но все эти слова

запомнил. Запомнил автора — Евгений Абалаков. Запомнил, что высота 7495

метров — высшая точка советской земли. Подумал: а ведь эти экспедиции, в

которых Абалаков был, они ведь отсюда, из Оша, отправлялись!

Город, к которому так привык, в котором, казалось бы, не было и не

могло быть ничего такого, чего не знал, вдруг приоткрылся с совершенно

новой, необычной стороны, загадочной, как потайная дверь. . Ворота на

Памир.. Только теперь приблизился смысл примелькавшихся по рассказам

отца слов. И рассказы отца, сто раз слушанные и переслушанные, вдруг

обрели какой-то новый вкус, цвет, стали необходимыми.. И сама

Сулейманка!.. А что, если с Сулейманки Памир виден? С самой верхушки?

Он залезал на Сулейманку, на самую высокую гору, на верхний зубец ее

петушиного гребня и смотрел на юг. За дорогой на Наукат, за пологими

предгорьями и сумрачным провалом теснины Данги вставали скалистые, за-

23

снеженные и летом гряды Кичик-Алая, рассеченные сиреневым от дымки

пропилом ущелья Ак-Бууры. За Кичик-Алаем — Чон-Алай. За Чон-Алаем —

Заалай. Но Заалай. . можно ли его увидеть? Да и Чон-Алай попробуй

разгляди! Где он, Памир? А спросить не у кого.

САМОСТОЯТЕЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК. ПРИМАКОВ

Прибегала Эля. В который раз за день. Первый испуг прошел, но тревога

в глазах все та же.

— Как? Лучше? Что нужно, только скажи!

— Брюки принеси еще одни. Вдруг эти отберут.

— Не принесу. Ну потерпи, зачем рисковать, тебе же сказали. .

— Ну я и так встану...

— Да ты можешь, чего доброго... Что поесть-то хочешь? К тебе ребята

сегодня собираются. Чуть ли не все!

Она убегает, а он слушает, как затихают в коридоре ее шаги. Потом

поднимается, садится, откидывает одеяло. Говорят, при травме позвоночника

человек нередко обречен на полную неподвижность. Значит, ему еще

повезло. Он смотрит на ноги. Мышцы — дай бог, бедра как сосновые плахи,

права нянечка, стыдно в больнице лежать, место занимать. Сам тоже вроде

ничем не обижен, разве что жиринки ни одной нет. Да и как появиться ей,

этой жиринке? Что-то на створе он не встречал упитанных. Все как борзые.