Как живые. Образы «Площади революции» знакомые и забытые - [39]

И на «Площади Революции» не он, хотя и похож. Пусть и не до такой степени похож, как памятник в подмосковном Ногинске – городе, где Анатолий Железняков в юности недолгое время трудился учеником аптекаря на морозовской мануфактуре и откуда был изгнан самим Арсением Морозовым.

Его имя носят 20 улиц в разных уголках нашей бывшей родины и пять пароходов, на одном из которых снимался знаменитый «Полосатый рейс». В шести городах стоят ему памятники, однотипные бюсты, в основном. Один из них – в парке подмосковного Долгопрудного, неподалеку от села Федоскино, где Железняков родился. Памятник первоначально стоял не там, а на куда более видном месте – на Дмитровке, у поворота на Долгопрудный. В 1990-е его убрали с глаз подальше, кому он нужен. А закладывали торжественно – в год сорокалетия Великого Октября, 3 ноября 1957 года. Церемония сопровождалась митингом, у гранитного камня стоял почетный караул из пионеров, с грузовика-трибуны произносила речь вдова Железнякова – Елена Винда. Правда, тогда она еще не была официально признана вдовой, суд по ее заявлению установил этот «юридический факт» чуть позже.

Елена Винда-Железнякова (на эту фамилию ей выдали паспорт в 1960 году) была рядом с Железняковым в далеком 1919 году, но в семье матроса его женой считали другую женщину, Любовь Альтшуль. Соперница нашла ее в конце 1950-х и упросила пойти в суд засвидетельствовать свою победу. У тебя-то шансов нет, – уговаривала она, – ты что, Люба, не понимаешь, что советский суд никогда не признает еврейку женой героя Октября? Люба все понимала, она многое прошла за минувшие годы – и Соловки, и ссылку. Она давно уже не была той отчаянной анархисткой, которая летом 1917 года на свидании в «Крестах» передала возлюбленному браунинг, с которым Железняков сбежал из тюрьмы. Да и матрос Железняк был анархистом, а никаким не большевиком, как считалось, так что и тут нам врали.

С оружием в руке стоит на постаменте и тот, похожий на Железняка, что на «Площади Революции», правда, не с браунингом, а с наганом, ручка которого блестит от прикосновений пассажиров. Наган несколько раз крали, в руку матроса клали новый, по такому случаю специально отлитый.

В легендах ставший как туман, реальный матрос Железняк растворился в стихах и песнях, картинах и, наконец, в важнейшем из искусств – кино, от популярнейшей в свое время «Трилогии о Максиме» до новейшего сериала «Троцкий».

«Троцкий» – так назывался корабль, на котором служил Алексей Никитенко, тот, кто курсантом позировал Матвею Манизеру, ваявшему фигуру матроса для московского метро. Понятно, корабль недолго так назывался, и «Троцкий», после высылки из СССР носителя этого имени, был переименован в «Красный Восток».

О «короткой, но яркой» жизни матроса Железняка создано несколько произведений в духе соцреализма. Одно из первых – пламенный очерк певца Гражданской войны Всеволода Вишневского[10]. Того самого, кто участвовал в травле Булгакова и выведен тем в «Мастере и Маргарите» как Мстислав Лаврович, помните, он еще предлагал ударить, и крепко ударить, по пилатчине? Впрочем, в советское время он был больше известен как автор «Оптимистической трагедии» и сценария фильма «Мы из Кронштадта», популярность которого была сопоставима с «Чапаевым». Были еще повесть и роман[11] менее значительных авторов, сплошь апологетические, а какими еще они могли быть в советское время. В постсоветское, правда, были и иные, с противоположным знаком, но они прошли незамеченными. Одна из последних – написана Платоном Обуховым, автором шпионских романов («В объятьях паука», «Брызги крови») и персонажем реальных шпионских сюжетов. Его недавний очерк о матросе-партизане, вероятно, написан в тюрьме, куда автор попал за шпионаж в пользу Англии, или же, после признания невменяемым, с диагнозом «вялотекущая шизофрения» – в психбольнице.[12]

И еще один человек написал о нем книгу – Юрий Альтшуль, знакомый мне доцент юридического института, представьте, сын матроса Железняка (так, во всяком случае, он полагал) и той самой Любови Альтшуль[13]. В середине 1990-х, за два года до ухода из жизни, он издал ее скромным тиражом, за свой счет. Человек удивительной судьбы – детство вместе с матерью провел в Соловецком лагере, юность – на войне, где проявил себя совершенно героически. Книгу, где он открыл миру тайну своего рождения и выдвинул свою версию гибели отца, я нашел не сразу. Ее не оказалось ни в Ленинке, ни в Исторической библиотеке – после долгих поисков выяснилось, что в каталоге последней книга есть, а на полках – нет, пропала. Пришлось просить помощи в соцсетях, и благодаря френдам, книга обнаружилась в подмосковной Балашихе.

Немного о Железнякове нашлось в трудах историков и прежде всего у Ярослава Леонтьева[14]. «Принято считать, – пишет он, – что 1917 год разделил страну на „белых“ и „красных“. Но это не совсем точно. „Красный поток“, смывший старую Россию, состоял из многочисленных „рек“, „ручьев“ и „течений“ различных оттенков – от бледно-розовых до кроваво-красных и багрово-черных». Но какую бы важную лепту ни внесли в события Октября анархисты, это в советское время замалчивалось. В фокусе исторической науки долго были только красные военачальники, да и то одни и те же, а в постсоветское – в основном белые, – такое объяснение отсутствию трудов о Железнякове дал мне другой историк – Владимир Булдаков.