Как жили мы на Сахалине - [29]

Не успели у нас еще ни с чем разобраться, как заявилась группа японских железнодорожников с большой дерматиновой сумкой, полной денег. К деньгам прилагался длинный список рабочих и служащих, внесших свою долю. Не ставя никаких предварительных условий, они подали председателю список и шлепнули на стол сумку с такими деньгами, которые ему не снились и во сне. Капитан Предит схватился за голову и немедленно послал за прокурором и переводчиками. Стали совместными усилиями втолковывать неожиданным просителям, что у нас так не принято, всякие подношения расцениваются как взятки, законом сурово преследуются и дающие, и берущие. Японцы твердят, что это не взятка, список суют.

Прокурор с председателем потребовали, чтобы деньги вернули согласно списку и с трудом выпроводили недоумевающих японцев за дверь. А дело бригадира вскоре было рассмотрено. Трибунал в его действиях не нашел состава преступления и вынес оправдательный приговор. Ошарашенного японца отпустили с миром.

В общем, за моими рассказами и несколькими кружками сакэ засиделись с новыми друзьями у реки Лютоги. А пора было поторопиться. Взяли нас на буксир, безо всяких приключений перетащили на правый берег. На прощание налили мы ребятам ведро сакэ, пожали крепко руки, и заковыляла наша полуторка по ухабам в глубь долины. Сержант предупредил нас, чтобы мы искали старосту, иначе из нашей затеи ничего не получится.

В самом деле, заглядывали мы то в одну, то в другую фанзу, подъезжали к очень видным домам, подходили к японцам, работающим на полях, сулили самые выгодные сделки, а нам отвечали одно и то же:

— Ийэ! Ийэ! Нет!

Было совершенно невозможно определить, где кончался один поселок и начинался другой. Дома стояли поодиночке, по два, по три, лишь кое-где выстраивались в улицу, и тут угадывался центр населенного пункта. Решили мы добраться до железнодорожной станции, а там уж видно будет, что делать дальше. Проехали по узенькой полоске земли, где Лютога задиристо билась о громаду срезанной сопки, взобрались на пригорок, глядь — слева дом, широкий двор, какая-то деревянная арка у въезда. Заворачиваем под арку. На шум выбежала старуха, впрочем, может, и не старуха, а просто пожилая женщина, замахала руками. Мы ей про картошку, про старосту, а она лишь руками машет. Покрутились мы, покрутились, улучили момент да и зашли в дом, предварительно сняв обувь. Заглядываем в комнату, а там японец сидит за столиком. Стоит перед ним фарфоровая бутылочка, пустая маленькая чашечка, всякая посуда со снедью, лежат хаси — палочки для еды. Хозяин голову не поднял, по лицу видно, что к бутылке прикладывался. Поздоровались мы по-японски, заговорили про картошку. Японец молчит. Кивнул я шоферу: тащи-ка бим, поговорим с ним по-нашенски. Николай обернулся в два счета. Хоть и незваные мы гости, а уселись за столик, наливаем себе, наливаем хозяину — все трое пьем. Японец молчит. Опорожняем второй бим — японец ни звука. Выпиваем третий — японец на бок и в храп. Тут же, на циновке, и мы уснули. На второй день, едва протерли глаза, заносим три бима сразу, чтоб потом не бегать. Посмотрим, кто кого! Осушили один бим — молчит; выдули второй — молчит; принимаемся за третий — наконец-то прорвало его. Заговорил! Да не по-японски, а по-русски! Конечно, речь ломаная, но достаточно понятная.

— Езжайте, — говорит, — по дороге сначала прямо, возле третьего дома будут для вас лежать три куля картошки. Потом свернете налево, у второго дома вам дадут пять кулей. Справа увидите один дом, там много дадут. Дальше поедете — еще дадут.

Поблагодарили мы его и поехали по указанному маршруту. Смотрим — возле третьего дома на самом деле приготовлены три куля картошки. Стоит японец, кланяется, улыбается. Кули, сплетенные из рисовой соломы, небольшие, килограммов по тридцать пять-сорок, по-нашему, входит туда ведра четыре. Кули зашитые, грузить их легко. Отмерили мы хозяину за каждый куль по биму сакэ: пей на здоровье! Он доволен, а мы на седьмом небе. Едем дальше — все по плану, все так, как староста сказал. Как и когда он успел передать свое распоряжение, не знаю, но картошка везде была приготовлена. В некоторых хозяйствах мы расплатились сахаром, японцев табачком угостили. Загрузили мы полный кузов, а у нас еще полбочки сакэ остается. Решили вернуться к старосте, отлили ему ведро. Он нас встретил уже по-дружески, пригласил на охоту, на рыбалку. Взаимные рукопожатия и благодарности были искренними.

Со станции Футамата мы созвонились со своими. В Тойохара результатами нашей поездки были так довольны, что немедленно снарядили за нами паровоз с платформой, и к вечеру мы были дома. Во всем нашем здании воцарилось приподнятое настроение. Размещались там наш трибунал, военный прокурор Южно-Сахалинской железной дороги, дорожный отдел милиции. Картошкой поделились мы по-братски.

Добавлю, что в тех местах мы побывали еще раз, хотя ездили не на рыбалку. На полях у японцев меня больше всего поразила кукуруза. Она стояла стеной. Думаю, если бы Хрущев в свой приезд на Сахалин в 1954 году увидел ту кукурузу, то шествие «королевы полей» по стране началось бы не со штата Айова, а с долины реки Лютоги.