Как жили мы на Сахалине
Константин Ерофеевич Гапоненко
Я отсканировал книгу, доставшуюся мне по книгообмену.
| Жанры: | Биографии и мемуары, История |
| Серии: | - |
| Всего страниц: | 156 |
| ISBN: | - |
| Год издания: | 2010 |
| Формат: | Полный |
Как жили мы на Сахалине читать онлайн бесплатно
Константин Ерофеевич Гапоненко
Как жили мы на Сахалине
Когда-то в сердце молодомМечта о счастье пела звонко…Теперь душа моя — как дом,Оттуда вынесли ребёнкаА я земле мечту отдатьВсё не решаюсь, всю бунтую…Так обезумевшая матьКачает колыбель пустуюД. Кедрин15 июня 1941 г.
Посвящение:
Моим детям — Елене, Марине, Павлу;
моим внукам — Владимиру, Виталию, Ульяне, Петру, Ярославе, Константину;
моим правнукам — Виолетте, Вадиму — с преданностью и любовью.
«Пятьсот веселый» идет на Восток
I
В юности мне выпало совершить путешествие, которое по силе и богатству впечатлений прочертило в моей скромной биографии самый глубокий след.
Летом 1951 года старший брат Борис и его жена Клава завербовались на Сахалин. Было решено: я поеду с ними, чтобы завершить среднее образование.
Вечером 28 июля на одном из тупиков станции Белая Церковь при свете дальнего фонаря началась погрузка вербованных. Нам удалось занять в вагоне место просто превосходное — на втором ярусе нар у маленького окошечка, откуда виден был кусочек родного звездного неба. Вагонное пространство пульмана быстро заполнялось незнакомыми людьми, мешками, узлами, корзинами, чемоданами, к наглухо закрытым противоположным дверям поставили объемистый домашний сундук, две или три кадушки, даже однолемешный плуг. При свете карманных фонариков распределяли места, отгораживались друг от друга чемоданами, стелились. Затихли далеко за полночь, но с непривычки не спалось, мешали свистки, какие-то команды, доносившиеся снаружи, лязг буферов, покачивание вагона. Однако утром мы оказались на той же станции, к нам лишь подцепили два или три вагона.
— Ладно, веселей ехать будем.
Тронулись ближе к полудню. Паровоз сипло свистнул, эшелон заковылял по стыкам. Поплыли мимо домики с садами, за городом замелькали густые заросли акации, клена, ясеня. К ним издали подступал темный дубовый лес, потом густо высыпали навстречу стройные сосны, чьи макушки были наполнены светом. Внезапно полоса лесонасаждений прерывалась, и тогда открывались поля, простиравшиеся до самого горизонта.
Шла уборка хлебов. Во многих местах работали конными жатками. Женщины в белых платочках, рассыпавшись нестройным фронтом, вязали снопы, за ними вставали крестообразные копны. На другом поле гордо плыл степной корабль — комбайн. А то виднелась сплошная степа высокой кукурузы, или целое море отцветшего подсолнуха, или темно-зеленая ботва сахарной свеклы. На парах бродило колхозное стадо. Над полевой дорогой клубился столб пыли: куда-то семенила отара овец.
Со смешанным чувством я всматривался в знакомые картины. Мне ль было не знать, как пахнет скошенное поле, как стерня колет босые ноги, как допекает солнце, особенно после полудня, как долго тянется день и донимает голод. В сорок пятом году, бросив в апреле школу, я пять месяцев проработал подпаском в колхозе без единого выходного. На хоздвор мы входили с пастухом Василием до восхода солнца, а возвращались домой в сумерках. Позже я пас телят, выгонял овец на скошенные холмы. Поле было местом моих ранних трудов. Теперь я взирал на него сквозь дверной проем пульмана глазами стороннего наблюдателя.
Какой желанной оказалась эта дорога! С какой легкостью и безоглядностью я вырвался из родного села, покинул хату, в которой родился и вырос, оставил мать и друзей детства, речку, где мы хлюпались, как утята, шумную школу, дубовый лес за пей, укромные уголки, где читали книги и предавались детским и отроческим мечтам, где робко делились со сверстниками радостями трепетной полудетской любви.
Лишь через много лет все это окрасится таинственным светом дивных лунных ночей, наполнится незабываемым запахом весенних садов, окутается розовым туманом. И мне часто будет сниться родное поле, не раз вспомнятся боли и радости той поры. О, жаркое пламя давних надежд, сладкие сердцу мечтания, обманчивый блеск далекого горизонта!
Потом, изредка, я приезжал в отпуск в родное село, но все уже было другим. Я понял, что только раз в жизни так таинственно всходила для меня вечерняя заря, только раз так гулко билось сердце от неясных желаний, только в отрочестве можно было так безудержно парить в мечтах. Прошлое осело в сердце тупой болью, которая с годами тревожит все сильнее.
В те годы бедно жилось в селе. На трудодни давали мало, колхозники кормились со своих огородов и домашнего хозяйства. Огороды выделялись большие — по полгектара на семью. А семьи наполовину были такие: вдова с матерью старухой и двумя-тремя подростками; из живности — кошка да десяток куриц. Бабка топталась возле печи, а вдова ходила в колхоз на разные работы и вместе с детьми обрабатывала огород. Один клин засевали рожыо, ее потом жали серпами, обмолачивали цепом, провеивали на ветру, несли молоть на мельницу. Хлеб выпекали дома, для чего печь надо было натопить дровами, желательно дубовыми. А дубовые дрова могли привезти только ловкие люди за деньги или за добрый магарыч. Ради самогонки часть огорода засевали сахарной свеклой. Сеяли просо, чтобы кур кормить и пшенную кашу есть. Подсолнухи, посаженные по периметру огорода, давали всегда хороший урожай: хватало всю зиму щелкать семечки и получить несколько литров растительного масла — единственных жиров, употребляемых во вдовьей хате. Клип, расположенный поближе к речке, отводили под коноплю. Сначала стебли сушили, потом трепали, готовили на зиму мотки кудели. Во многих хатах в долгие зимние вечера жужжали колеса ручных прялок, глухо стучали ткацкие верстаки: из грубой нитки делали рядна, дорожки; из тонкой — полотно для сорочек. Чтобы заиметь копейку, вдова вставала в воскресенье ни свет ни заря и несла в город, за пятнадцать километров, что-нибудь для продажи: два десятка яиц, курицу, полмешка ржи или проса, фасоли или сушеного чернослива.
