Как жили мы на Сахалине - [3]
Дача давно уже исчезла за деревьями, а я все еще никак не мог объяснить себе, чем меня больно задели те дачники. Что же за жизнь была у них, если летом, в пору самых напряженных уборочных работ, они предавались праздности?
Неласковой оказалась к нам и столица. Я увидел лишь какие-то заборы, множество товарных вагонов, закопченные глухие стены. Наступили сумерки, дальние громады засветились желтыми окнами, над городом повисло огромное пугающее зарево. Мне стало совсем тоскливо.
Зато я радовался, встречаясь с тем, что было мне знакомо по книгам. Вот Волга, воспетая Некрасовым. На ее берегах выросли Горький и Шаляпин. Здесь встретились Телегин и Даша. Этим простором мы любовались в любимом кинофильме «Волга-Волга». Жаль, что по мосту поезд прогромыхал слишком быстро, я увидел лишь лодки у берега и фигурки людей возле них.
А вот Арзамас, городок-родина Аркадия Гайдара. К нашему вагону подошли женщины, предлагая хромовые сапоги. Они расхваливали свой товар, сбавляя цену, и мне сделалось обидно, что никто даже не вспомнил знаменитого писателя.
Наконец-то я впервые увидел горы — седой Урал, где обитали герои сказок Бажова, персонажи произведений Мамина-Сибиряка, тени рудознатцев и мастеров. Горы поразили своей угрюмостью, закопченными зевами туннелей. Когда мы проникали в них, то вагон погружался во тьму и наполнялся дымом. Одна из женщин в это время громко молилась. Мысленно я рассказывал оставшимся друзьям о беспредельной Западно-Сибирской равнине, о том, что видел собственными глазами хмурый Байкал, даже пил из него воду и расхваливал ее потому, что хвалили остальные. Тысячи станций и полустанков мелькали передо мной, я даже не подозревал, что их имеется такое количество, и везде было что-то новое: то чистая река, у которой было видно дно на большой глубине; то высокая скала, на вершине которой был высечен бюст Сталина одним заключенным; то самый длинный мост через Амур; то пограничники в зеленых фуражках, наследники легендарного Карацупы. Я был переполнен богатством внешних впечатлений, которые стали хмелем, вызывавшем брожение в моем худосочном сером веществе, еще больше осложняя и запутывая скудные мысли и незрелые чувства.
Когда поезд втягивался в большой город между темными заборами, длинными складскими помещениями, грязными мастерскими, кучами металлического хлама и надолго останавливался на запасной колее, я пробирался между вагонами на вокзал и бродил по залу ожидания. Меня поражали громады зданий, высокие лепные потолки, гигантские люстры под ними, больших размеров картины. Залы похожи были стандартной мебелью и убранством, в глубине помещали либо репинских «Запорожцев», либо «Охотников на привале» Перова, или «Утро в сосновом бору» Шишкина, называемое иначе «Медведи на лесозаготовках». А самое видное место занимали картины о Сталине. Особое впечатление производило на меня «Утро нашей Родины». На переднем плане, представлявшем широкое поле, в задумчивой позе стоял Сталин, перекинув через руку летнее пальто. Восходящее солнце золотыми лучами освещало лик вождя, необъятные дали, где дымили фабрики и заводы, кипела созидательная работа. Я смотрел и думал: есть в жизни что-то такое важное, такое ценное, такое высокое, как этот запечатленный миг, что все остальное кажется никчемным мельтешением. Надо лишь отрешиться от мелочных забот, осознать важность великих устремлений, проникнуться ими, и тогда люди и сама жизнь станут другими — лучше, красивее.
Но пассажиры были безучастны и к картине, и ко всему убранству зала. Они сидели, лежали на скамьях, на вещах; спали, ели, иногда вели разговоры. Я уже заметил, что все эти люди на вокзалах и те, что ехали в эшелоне, и оставшиеся в селе сводили свой интерес к простому, обыденному: к хлебу, урожаям и засухам, ценам на яйца и молоко, коровам и сенокосам, грибам, орехам, овощам, одежде и обуви, деньгам, несправедливостям начальников, недостойным родственникам, детям, позабывшим родителей, родителям, бросившим детей, изменяющим мужьям и обиженным женам, деспотам-старикам и выжившим из ума старухам, ко всякой всячине, казавшейся мне житейским сором. Человек, венец творения, представлялся слишком приземленным, каким-то стреноженным, он то и дело спотыкался, словно пробирался сквозь терновники и овраги, упорно не желая выходить на тот простор, который видел вождь.
Мне казалось, что многие люди жили неправильно и от этого в мире было слишком много зла, подлости, обмана, жестокости, несправедливости, заносчивости, вражды.
«Почему люди не хотят жить правильно? — выковыривал вопросы мой глупый ум. — То ли они не понимают, то ли не хотят понять, что неразумно тратить жизнь на пустую суету или посвящать ее сотворению зла на земле, подлости, всему, что нам мешает. Однако не может быть, чтобы это составляло смысл и тайну человеческого существования. Наверное, люди все-таки знают о жизни что-то очень важное, но не выставляют напоказ, а берегут, как исповедь, как первое объяснение в любви. Их тайна требует уединения, настроения возвышенного, как вот перед этой картиной».
Чтение давно стало моей страстью, у книг я постоянно спрашивал: ради чего живет человек? Книги повествовали все больше о чем-то необычном: о приключениях, войнах, сражениях, революционных потрясениях, интригах, любовных страданиях. Как только заканчивались приключения — заканчивалась и книга. Разве что в конце писатель добавлял о своих героях: дальше они жили счастливо до самой смерти. Но меня интересовала именно та, счастливая полоса! Что же такое счастье?
