Как я была принцессой - [122]

Так меня поздравили с Днем матери.

В четверг 13 мая мне пришлось пережить еще один удар, на этот раз совсем с другой стороны. Поздно вечером у нас зазвонил телефон, и человек с американским акцентом представился редактором одного из американских еженедельных журналов.

– Миссис Гиллеспи, мне известно, что вы не любите своих детей – вам просто нравится внимание прессы.

– Простите?

– Мой корреспондент Ди Уэбстер взяла интервью у ваших детей для журнала. Ваша дочь призналась, что ненавидит вас. Вы знаете, что она любит петь: «Ненавижу Жаклин, ненавижу Жаклин!»? Что вы можете сказать на это?

– Как вы посмели приблизиться к моим детям! Им не дали возможности поговорить даже с детским психологом. Я сама ни разу не говорила с ними с самого похищения! Как вы смеете брать интервью у детей?!

Он еще некоторое время пытался получить у меня пригодный для печати ответ, но я не успокоилась, пока не высказала ему все, что думала, а потом швырнула трубку. После этого разговора меня еще долго трясло от бешенства, и я снова почувствовала знакомый приступ тошноты. Я готова была убить этих необученных и неподготовленных чужих людей, которые в погоне за сенсацией осмелились расспрашивать и мучить моих детей. Именно после этого разговора я решила обратиться в Семейный суд с просьбой принять решение, запрещающее эксплуатацию Аддина и Шах средствами массовой информации.

На следующий день я обсудила возможность такого запрета с Лилиан и Джоном. Джон предупредил, что, если я попробую запретить публикацию любых интервью с детьми, пресса подвергнет меня остракизму. Я ответила, что мне наплевать на это: я уже поговорила с психологом, и он подтвердил, что необходимость выбирать между двумя родителями и отвечать на вопросы прессы наносит ребенку серьезные эмоциональные травмы. Я объяснила юристам, что сейчас почти ничем не могу помочь своим детям и единственное, что я могу сделать, – это постараться защитить их от прессы с ее извращенным желанием любой ценой добыть побольше жареных фактов. Если бы Аддин и Шах находились в Австралии, ни один приличный журналист не осмелился бы брать у них интервью – это строго запрещалось законом. Кроме того, нам удалось установить, что за каждое интервью Бахрин требует как минимум восемь тысяч фунтов. Сначала он продавал своих детей, а потом заставлял их играть заказной спектакль.

Мое заявление в суд с требованием запретить публикацию любых интервью или комментариев, якобы сделанных моими детьми, было удовлетворено судьей Фредерико в пятницу 14 мая. Больше Аддину и Шах не угрожали нескромные расспросы журналистов – нет смысла брать интервью, которое никто не захочет публиковать. Извещения о принятом решении были по факсу разосланы во все австралийские средства массовой информации.

В тот же день вечером мы с Яном улетали в Сидней, чтобы принять участие в деловой встрече, связанной с нашей работой. Однако, когда мы ехали в аэропорт, меня по мобильному телефону разыскал продюсер телевизионной аналитической программы, ведущего которой я привыкла считать своим другом. Продюсер попросил объяснить, какие причины заставили меня добиваться такого судебного решения, и из кожи лез, стараясь уговорить меня дать их программе эксклюзивное интервью по этому поводу. Я ответила, что это невозможно, потому что через час мы улетаем в Сидней. Он немедленно предложил поселить нас на ночь в пятизвездочном отеле, потом на вертолете доставить в аэропорт и купить билеты первого класса до Сиднея при условии, что мы отложим поездку до утра, а этим вечером выступим в его программе. Я отказалась. Весь день мы провели в суде, и я была совершенно измотана. Перед тем как повесить трубку, продюсер небрежно заметил:

– Вы ведь понимаете, что вас могут обвинить в попытках манипулировать прессой? Поверьте, это будет не особенно приятно.

– Я готова к этому, но дети важнее, – ответила я.

Тем же вечером, прилетев в Сидней, мы узнали, что только сегодня из Тренгану вернулась съемочная группа, снявшая большое интервью, в котором участвовали и Аддин с Шахирой. Показ интервью планировали на выходные. Бахрин, как нам сообщили, опять получил с телеканала восемь тысяч фунтов.

Интервью было показано, но все комментарии детей из него вырезали, а журнал появился на прилавках с замазанной черной краской страницей. Уже в понедельник меня, как и предсказывал продюсер, обвинили в попытках манипулировать средствами массовой информации, в том, что мне есть что скрывать и я боюсь, что дети расскажут всем о жестоком обращении с ними, и главное – в том, что я совсем не люблю своих детей и даже рада их похищению, поскольку после него моя карьера резко пошла вверх. Вероятно, именно поэтому мы находились в такой глубокой финансовой пропасти и наша еженедельная программа на радио была отменена.

Но на вечер понедельника судьба припасла для меня еще один сюрприз. Человек, которым я всегда восхищалась и которого считала своим другом, публично высек меня в телевизионной программе общенационального канала. Он обвинил меня в использовании человеческой доброты и сострадания в своих корыстных целях, в хитрых манипуляциях общественным мнением и прессой и еще во многих смертных грехах. И все это только за то, что я отказалась дать эксклюзивное интервью его программе! Я слушала исполненную пафоса обвинительную речь, и меня бросало то в жар, то в холод. Я не могла поверить в такое предательство. Перед тем как бросаться в атаку, этот человек мог бы по крайней мере позвонить мне и попросить объяснить свои поступки.