Как я была принцессой - [120]

Март 1993 года

В феврале Аддину исполнилось десять лет, но даже по этому поводу Бахрин не пожелал сделать никаких уступок. При этом он во всеуслышание заявлял, что, с тех пор как увез детей, я не сделала ни одной попытки связаться с ними. Он предпочел забыть про те ночи, которые я просидела у телефона, бесконечно названивая в Малайзию и умоляя всех, кто соглашался меня слушать, помочь мне поговорить с детьми. В виде величайшей милости мне было позволено написать детям, но только при условии строгого соблюдения требований, выдвинутых их отцом: письмо не должно быть эмоциональным, я не должна звать детей домой и писать о том, как скучаю и люблю их – только в этом случае оно будет рассмотрено и, если окажется удовлетворительным, передано Аддину и Шах.

Каждый год на Рождество и дни рождения я покупала детям новую праздничную одежду и решила не отступать от этого правила и на этот раз. Перед днем рождения Аддина я отправилась в большой магазин и, расхаживая между вешалок с яркой детской одеждой, пыталась представить, что больше всего понравилось бы сыну, если бы он стоял рядом. И вдруг, словно удар ножа, меня пронзила мысль, что я не знаю, какой размер носит сейчас Аддин. Я не знаю, на сколько он вырос за прошедшие семь месяцев, не знаю, потолстела или похудела Шахира. Я, их мать, которая с рождения знала каждую складочку на их тельцах, замечала каждый сантиметр, прибавленный в росте, была в курсе всех мельчайших событий в их жизни, теперь не могу купить своим детям одежду, потому что понятия не имею, подойдет ли она! Это горькое открытие будто прорвало плотину, сдерживавшую слезы, и, упав на колени у вешалки со спортивными костюмами, я зарылась в них лицом и зарыдала. Через несколько минут на меня наткнулась пришедшая за покупками молодая мать и сначала испугалась, но почти сразу же узнала меня.

– Миссис Гиллеспи, вам плохо? Я могу вам чем-нибудь помочь? – с участием наклонилась она ко мне.

– Я не знаю, какой размер у моих детей! Я хотела купить сыну подарок на день рождения и не знаю его размера! – всхлипывала я.

Она помогла мне подняться и обняла за плечи, а я постаралась взять себя в руки. Мне было невыносимо стыдно. Я с трудом выдавила несколько слов благодарности и поспешила уйти из магазина, низко наклонив голову, чтобы не замечать провожавших меня любопытных взглядов.

Умом я понимала, что происходит и почему я так странно себя веду, и все-таки подобная реакция на совершенно нормальные события пугала и выбивала меня из колеи. Наверное, для того чтобы выжить, мне надо было избавиться от всех эмоций, но я не знала, как это сделать, и мне не у кого было спросить. Одно я знала точно: когда мои дети вернутся, им будет нужна нормальная мать, а не пациентка психиатрической клиники.

В газетах в это время появлялись новые заголовки: «ОТЧАЯНИЕ МАТЕРИ», «ДЕТЕЙ ГИЛЛЕСПИ ПОКАЗЫВАЮТ ПО ТЕЛЕВИДЕНИЮ», «ВОЗДЕЙСТВИЕ НА ПСИХИКУ ДЕТЕЙ ОЧЕВИДНО», «ЖЕНА ПРИНЦА РЕЗКО ОПРОВЕРГАЕТ СЛУХИ О ВОЗМОЖНОСТИ ЭКСТРАДИЦИИ», «ПРИНЦ, ПОХИТИВШИЙ ДЕТЕЙ, ЛИШЕН ПОДДЕРЖКИ ПРАВИТЕЛЬСТВА», «ПРИНЦ МОЖЕТ ПРЕДСТАТЬ ПЕРЕД СУДОМ», «НАД ПРИНЦЕМ СГУЩАЮТСЯ ТУЧИ», «ТРЕБОВАНИЕ АРЕСТА ПРИНЦА», «ПРАВИТЕЛЬСТВО ПРИСЛУШИВАЕТСЯ К МОЛЬБАМ МАТЕРИ», «ПРАВИТЕЛЬСТВО НАМЕРЕНО ТРЕБОВАТЬ ЭКСТРАДИЦИИ ПРИНЦА».

К началу 1993 года больше двухсот двадцати тысяч человек по всей Австралии поставили свои подписи под обращением к правительству, и такое общественное давление наконец-то заставило власти проснуться и что-то предпринять. Они объявили о своем намерении подготовить и направить в Малайзию требование об экстрадиции Бахрина, с тем чтобы он мог предстать перед судом по обвинению согласно статье 70 А Семейного кодекса Австралии.

По мере приближения даты выборов, назначенных на март, я усиливала и свое давление на правительство лейбористов, а представители оппозиции охотно присоединились к хору критиков, упрекающих правительство в бездействии в деле похищения детей. На страницах прессы я предложила лидерам двух основных политических партий доказать, что у них есть сердце. Я полностью согласна с утверждением, что будущее страны – в ее детях. Дети – это главное богатство государства, и оно не имеет права разглагольствовать о бедности, угнетении или зверствах в других странах, если не способно защитить собственное будущее – своих детей.

* * *

В пятницу 6 марта 1993 года я сидела в телевизионной студии и под направленными на меня объективами камер смотрела, как на экране Бахрин, будто цирковых животных, демонстрирует публике Аддина и Шах. Одетые в малайскую национальную одежду, они делали заявления на малайском языке, на котором ни один из них не говорил до похищения. Аддин, со скрещенными на груди руками и выражением отвращения на лице, сказал в микрофон заученную малайскую фразу: «Я не хочу быть христианином». Потом Бахрин подтолкнул вперед Шахиру, и она, запинаясь, тоже пробормотала по-малайски: «Я хочу быть мусульманкой». На этом представление, задуманное, вероятно, как ответ на слухи об экстрадиции, закончилось. Как мог Бахрин так подло манипулировать собственными детьми? После каждого слова они оглядывались на него, словно ожидая одобрения, а он милостиво кивал им. Я расплакалась, и ведущему программы пришлось утешать меня. В тот момент мне хотелось только одного – обнять своих детей, прижать их к себе и сказать, что им никогда больше не надо будет устраивать спектакля перед камерой. Дети должны жить своей детской жизнью, а мы с Бахрином, двое взрослых, можем разобраться между собой, не превращая их в оружие.