Как выйти из террора? Термидор и революция - [3]
Тем не менее только в 1926-1928 годах, после смерти Ленина, аналогия с Термидором стала широко распространена, и вопрос о «советском Термидоре» оказался в центре идеологических споров и внутрипартийной борьбы. Воспроизводить здесь все извивы этих ожесточенных и запутанных дискуссий было бы довольно скучно. Если коротко и с определенным упрощением их резюмировать, можно сказать, что в них сталкивались две крайне противоположные позиции — троцкистского и сталинского направлений.
Постепенно все больше переходя в оппозицию к Сталину и сталинизму, Троцкий, который в это время был уже в ссылке, подхватил аналогию между Термидором и эволюцией советской власти и выступил со своим обвинением «советского Термидора». Революция оказалась предана, советская власть и партия выродились и погрязли в недрах бюрократического государства. Пришедшая к власти бюрократия представляет собой новый класс, захвативший власть и использующий ее для своих целей; Сталин лишь представитель этого класса. Став неоспоримым главой термидорианской бюрократии, он сделался первым среди термидорианцев. Так аналогии с Термидором стали основным стержнем радикальной критики сталинизма.
Сталинское направление решительно отвергало аналогии с Термидором; в частности, Бухарин по случаю девятой годовщины Октябрьской революции изобличал «нелепость», лежащую в основе этих ошибочных аналогий. Во время Французской революции якобинцы при помощи Террора, «великолепного революционного средства», уничтожили феодализм. Тем не менее поскольку они относились к мелкой буржуазии, то так и не смогли сохранить власть: История отдала победу экономическому и политическому господству крупной буржуазии; отсюда и проистекало падение якобинцев, и таков классовый смысл Термидора. В то же время Октябрьская революция привела к власти пролетариат, воплощающий собой ход Истории. Будущее за диктатурой пролетариата, и она пользуется поддержкой масс — таков классовый смысл советской власти. Таким образом, смешно задаваться вопросом, имел ли место в реальности «советский Термидор», поскольку исторический материализм и марксистская интерпретация истории исключают саму его возможность.
От любых параллелей с Термидором продолжали отказываться и после падения Бухарина, и после его трагического конца. Термидору не давали выйти за пределы истории Французской революции и рассматривали его как один из ее переломных моментов. Не только всякая параллель между Термидором и советской историей имела троцкистский привкус, но и любая аналогия между двумя революциями в принципе стала подозрительной. Октябрьская революция — единственная истинная революция; это беспрецедентное начало, это событие, перевернувшее историю, она сама по себе является эталоном. Октябрьской революции нельзя подобрать аналогий, она значима сама по себе.
В ходе идеологических дебатов двадцатых годов обе противоположные интерпретации разделяли единую, постъякобинскую схему, соединенную с марксистским подходом: Термидор — это реакция, определяемая в классовых терминах. Отсюда, помимо всего прочего, те тупики и анахронизмы, в которых увязали попытки применить этот подход к историческим реалиям и соответственно идентифицировать мелкую и крупную буржуазию как участников, а их интересы — как мотивацию для термидорианских политических конфликтов. Та же схематизация скрывала и даже исключала главный политический смысл этих конфликтов, а именно — конец Террора, как если бы одно только упоминание об осуждении и упразднении Террора уже вызывало подозрения в контрреволюционности. Вот крайний, но весьма показательный пример этих умолчаний. В январе 1931 года началась идеологическая кампания против «буржуазных историков, классовых врагов и вредителей», в частности, против Тарле и его школы. Уже годом раньше Тарле и многие другие историки, филологи, литераторы и т.д. были арестованы в рамках «Академического дела» и обвинены в принадлежности к подпольной организации, ставившей своей целью свержение советской власти и реставрацию монархии. В идеологической кампании, последовавшей за этим «делом», Тарле вменялась в вину фальсификация исторической истины в буржуазном и контрреволюционном духе. В длинном списке фальсификаций фигурировал и его подход к Термидору: «Дли него Термидор был концом Террора, а не контрреволюцией». Очевидно, от начала и до конца «Академическое дело» было сфабриковано ГПУ. Как и многие другие «дела» и публичные процессы этого периода, бывшие прелюдией к крупным московским процессам, оно вписывалось в контекст новой волны Террора, вызванной «великим переломом», индустриализацией и насильственной коллективизацией[2].
В своей книге я попытался поставить и разработать проблему понимания термидорианского периода в его историческом контексте, начиная с основного политического вопроса, вынесенного в заглавие этой работы: как выйти из Террора? Я убежден, что в тот исторический период главная политическая цель была именно такова: открывались двери тюрем, демонтировался террористический аппарат и был отменен Революционный трибунал, публично осуждались преступления Террора, нескольким ответственным за него в ходе знаковых процессов вынесли приговоры, арестованные депутаты вновь вернулись в Конвент, оказались реабилитированы многие жертвы Террора и т.д. Выход из Террора — это не
