Как стать искусствоведом - [17]
Вопросы задают самые простые, поэтому отвечать на них невероятно сложно.
В начале своего пути, не обладая достаточным опытом общения и гибкостью устной речи, можно вести себя как в одном сериале, где герой, желая понравиться девушке на вернисаже, оценивал современное искусство тремя фразами типа: «это глубоко», «это мрачно», «это амбивалентно». На первое время такого набора в принципе достаточно.
Есть несколько вопросов, избежать которых невозможно:
Понравилось?
Ну и как вам?
Кто ваш любимый художник?
Какая ваша любимая картина?
Что вы думаете о «Черном квадрате»?
– Никогда не отвечайте на эти вопросы!
Иначе вы окажетесь в крайне уязвимом положении. Меняйте тему разговора, как бы нелепо это ни выглядело. Улыбайтесь, кашляйте, срочно идите в туалет или даже неумело имитируйте входящий звонок – что угодно, кроме ответов на эти вопросы. Или начните очень издалека: «Как замечательно, что вы меня пригласили! Какая у вас чудесная атмосфера! Как вы удачно оделись для такой выставки!» – отвлеките собеседника, покажите себя льстецом или тугодумом. Это выйдет вам дешевле и вскоре забудется. Любая конкретика в ваших ответах – путь к неприязни, обидам и вражде.
На вопрос о произведении Малевича можно отвечать только на завершающей стадии вернисажа, тет-а-тет с назойливым вопрошателем, в твердом расчете на его завтрашнюю амнезию. Но зато лепить можно что угодно: это закрашенный портрет Троцкого, это часть заговора тамплиеров, это – вообще не то, чем кажется.
Зато на вопросы таксистов типа: «Правда, что все работы в Эрмитаже – подделки, а оригиналы давно проданы за границу?» – можно и нужно отвечать честно.
Есть такая порода критика: он не просто высовывает свой язык прилюдно (что уже навязчиво), но еще старается им до всего дотянуться.
Драма «Интеллектуальное потрясение»
На высокую трибуну поочередно выходят маститые критики.
Семен Марленович Лизавец: Ввиду отсутствия чего бы то ни было, требую опосредованного живейшего участия… (засыпает и падает).
Ирма Осиповна Пурсик (переступая через тело): Не могу не присоединиться к предыдущему оратору… Хотя, позвольте, отчего же? А вот могу и не присоединиться! (Засыпает стоя.)
Иван Иванович Ароматов (оглядывая спящих): Осознавая огромные утраты, которые несет наша интеллектуальная элита, я публично готов осознать себя! И осознаю! Как можно допустить на фоне этих колоссов… И впредь вспоминая… А особенно сейчас, видя себя со стороны и в ракурсе… (уходит, рыдая).
Занавес.
К примеру, ваше первое впечатление от некоего произведения искусства предсказуемо: «Ну что за унылое говно!»
Не верьте себе сразу.
Произведение мелкое, противное, скучное и выглядит работой дилетанта? Но зато вы – глубокий, привлекательный, интересный во всех разрезах специалист.
Отойдите от источника впечатления. Успокойтесь. Подышите.
Не возвращаясь к источнику, попробуйте сформулировать ту же мысль иначе: «Какой безрадостный гумус».
Еще перекурите и взбирайтесь на новую ступень осмысления: «Весьма антиутопично, но одновременно по-земному».
Еще после десяти неторопливых глубоких вдохов вы окажетесь рядом с желаемой финалочкой: «Почвенная оптика», «Экзистенциальная подлинность», «Антиэскапизм».
Ну и так далее, само пойдет.
6. Текст, текст, текст
Текст должен беспокоить вас всегда. Собственно к этой обеспокоенности и надо стремиться.
Постоянным фоном для вашего существования в потоках искусства должен стать вызревающий внутри вас текст.
Статья, аннотация, тезисы лекции – не важно, что нужно придумать и написать, главное, чтобы вы привыкли генерировать его: то неявно, то чуть ли не вслух, либо записывая отрывки в блокнот, либо надиктовывая в подвернувшуюся гаджетку.
То, что останется от искусствоведа – текст. По его качеству, его стилю и его индивидуальности будут судить о вас.
Другого способа увековечить свою творческую личность у вас нет.
О меткости
Любой современный художник действует на поликультурном поле и, даже просто прогуливаясь по нему, собирает на свои подошвы самые разнообразные образцы культурологического грунта.
Критику трудно, даже невозможно написать о конкретном художнике – он «замаран» всей историей искусств, и даже – историей цивилизации. Нет инструмента прицельной наводки на предмет, на личность: изображение в критическом окуляре скрыто, смазано камуфляжной сеткой из прилипших цитат, ссылок, связей с друзьями и родственниками. Поэтому критик накрывает кучно, бьет дробью, или, от полной растерянности, производит «зачистку» всего прилегающего района – уж извините за антитеррористическую терминологию!
Конкретный художник неизбежно провоцирует размышления обо всем искусстве, поэтому интересные, порой незаурядные, собственные мысли привязываются к тому тексту, который сейчас на рабочем столе. Чувствуя несоответствие пушки и воробья, в следующий текст (с бо́льшим соответствием масштаба) вставляешь собственное, уже опробованное, размышление. Некоторые критики, увлекаясь своими находками, таскают их за собой по своим текстам писаной торбой (причем писаной довольно давно).
Собственно, у художников то же самое – удачно найденный когда-то прием становится общим местом, и все чаще выпирает лихое ремесло.
