Как смотреть и понимать произведения искусств - [31]
Вглядевшись в плакат Моора, отвлекшись от вызванного им волнения, мы заметим условность, неправдоподобие изображения. Глухой черный фон не дает понятия о том, где же происходит действие, старик-крестьянин, как будто взывающий к нам из этой темноты, лишен черт конкретной личности. Его изможденность преувеличена до предела, лицо искажено, глазницы запали, рот разинут. Голова старика напоминает череп и вместе с тем это голова живого человека — он исходит в крике. Все не как в жизни — и человек, и пространство, в котором он изображен, и движение, и даже ветер, поднявший волосы на его голове, откинувший рубаху, взметнувший сухой колос. Все не как в жизни, и вместе с тем все убеждает силой большой жизненной правды, глубокой внутренней правды. Внимание концентрируется на этом старике, и благодаря преувеличению, с которым изображен этот голодающий, в наше сознание входит ощущение беды, горя, гибели.
Именно свойственная языку плаката условность создает ощущение трагичности события, охватившего массы людей. Образ обнажен, мысль предельно заострена, она завладевает зрителем, делает его сопричастным горю, мобилизует его на активную помощь страдающим.
Только то произведение способно затронуть наше сердце, взволновать нас, в которое художник вложил свое сердце. Любое искусство — музыка, поэзия, живопись, скульптура — не может существовать без переживания их творца, без его волнения, которое передается зрителю, вызывает «сопереживание». Именно это создает возможность эстетического воздействия на зрителя. И искусство плаката, призывное, агитационное искусство, должно обладать свойством «сопереживания» в огромной мере. Каждый плакат доносит до зрителя лишь определенную идею, но зато она должна быть убедительна, должна звучать как самый веский аргумент.
Пример плаката, затрагивающего наше сердце, вызывающего протест и гнев, — произведение немецкой художницы-графика Кэте Кольвиц «Хлеба!»*. Трудно представить себе что-нибудь страшнее этого небольшого, сделанного литографским карандашом[11] рисунка. Нищая, сгорбленная мать отвернулась от нас. Она закрыла одной рукой глаза, чтобы не видеть глаз своих детей, а другую судорожным движением всунула в рот схватившего ее сзади ребенка, чтобы не слышать его плача. Лицо второго ребенка, обращенного к матери, искажено мукой голода. На этом детском лице страшные, несовместимые с понятием детства переживания — и голод, и надежда, и ужас, и вера в мать, и безысходность. Чтобы передать словами эту сцену во всей ее трагической глубине, понадобились бы страницы. Но художнику было достаточно одного рисунка, потому что он в нем сконцентрировал свои наблюдения, и боль, и опыт. И этот рисунок способен растопить любую черствость, он не может оставить человека безучастным.
Сила работы Кольвиц — в выстраданности, в умении передать зрителям это страдание, передать горе и слезы людей языком графики.
Монументальность в графике
Графика — искусство, обращенное к широкой народной аудитории. Именно этой ее чертой было вызвано такое свойство больших Направлений в искусстве графики прошлого и особенно в современной, как монументальность. Нередко считают, что монументальность — свойство лишь вынесенной на открытый воздух скульптуры, памятников, парковых изображений. Или свойство живописи, связанной с архитектурой: фресок, мозаик, витражей. Но это не так.
Когда графика имеет гражданственные тенденции, охвачена пафосом идеи социального переустройства жизни, когда она поднимает большие проблемы своего времени, то приобретает черты монументальности, роднящие ее со стенной живописью.
К выдающимся мастерам современной монументальной графики относится советский художник Борис Иванович Пророков.
Чтобы высказать волнующие его мысли и чувства, их силу, порыв, страсть, Пророков выработал особый, неповторимо индивидуальный художественный язык. Какую бы работу Пророкова мы ни взяли — будет ли это лист из серии «В гоминдановском Китае», «Вот она, Америка!», «За мир!», «В Европе — американцы» или «Это не должно повториться!» — нас поразит особый, присущий Пророкову, ораторский тон, призывность, накал, заставляющие художника прибегать в станковых произведениях к средствам плаката — предельному обобщению и броскости, не бояться никакого смещения жанров, никаких технических и композиционных новшеств в своем стремлении донести до зрителя, отдать ему свое волнение, возмущение, восторг.
Пророков создает листы в такой манере, что они одинакова сильно звучат и в выставочном зале, и в книжной репродукции, и на транспаранте в руках демонстрантов.
К лучшим работам Пророкова принадлежит его серия больших исполненных тушью на бумаге рисунков «В Европе — американцы». В этой серии есть незабываемый лист — «Оружие вместо масла».
Весь лист занимает фигура девочки-подростка, обратившей глаза к небу: ее внимание привлек гул проносящихся над головой самолетов. Скупыми средствами художник раскрывает перед нами положение бедняков в послевоенной Европе. Изображены только изможденная девочка, расширенным взором глядящая на небо, и в небе стая смертоносных птиц. Пророков прибегает здесь к приему противопоставления, он показывает нам страдающего человека, но называет и недруга. И тем сильнее противопоставление, что недруг предстал не в виде грабителя или убийцы, а в этих «невинных» птицах. Образ девочки создан художником действительно кровью сердца: сжатые губы, полный обиды взгляд, ветхая одежда, тонкая шея девочки вызывают в нас глубокое сочувствие. Образ девочки перерастает в символ. Это образ послевоенной американизированной Европы.
