Как птички-свиристели - [6]

Впрочем, это было давно, и со времени переезда Тома в США имя Скотт-Райса редко попадалось на глаза. Разве только привлекала внимание вышедшая из-под пера Дэвида непривычно снисходительная рецензия в «Нью-Йоркере», его собственная рубрика в «Лондонском книжном обозрении» да несколько прохладных отзывов, все в британской прессе, о двух написанных им романах (Том купил первый из них), вышедших один за другим в начале девяностых. Итак, очевидно, американцы совсем не знали Скотт-Райса, поэтому Том шел на публичное чтение Дэвида в издательство «Эллиот Бэй», ожидая, что пустых мест там будет больше, чем зрителей. Однако Скотт-Райс собрал полный зал. Как выяснилось, накануне он успел побывать на радиостанции «Фрэш Эйр» и в программе Чарли Роуза[11]. Пришло несколько будущих магистров искусств, студентов Тома — Мэри Эллен Гертлин, Тодд Ливитт, Хильди Блом. Слегка озадаченный Том помахал им через зал.

Перед самым выступлением Скотт-Райса Том купил экземпляр «Хрустального дворца». Сидя в последнем ряду, изучил суперобложку. Скотт-Райс изменил имя — на книге автором значился «Дэйв Райс», а в краткой биографии, помещавшейся сзади, утверждалось, что он родился в 1956 году и «вырос на юге Лондона». Ничего об Оксфорде и Бейллиол-Колледже[12]. Ни слова о продолжительной и скандальной литературной карьере. И ни единого упоминания о двух романах, опубликованных в Англии. А вдруг все время после своего южно-лондонского детства до нынешнего появления перед публикой писатель провел за решеткой? Скотт-Райс был новинкой в Америке, и Тома осенило: в минувшее воскресенье в литературном приложении «Нью-Йорк таймс» ему попалась на глаза рецензия именно на «Хрустальный дворец». Однако до этой минуты Тому и в голову не приходило, что буквально в последний момент он получил приглашение сюда от «вспыхнувшей на небосклоне британской литературы новой звезды», открытой журналистами.

Когда «Дэйз Райс» легко взбежал на возвышение, обнаружилось: своими размерами он вдвое превосходит прежнего Скотт-Райса. Светло-вишневая рубашка была расстегнута до середины, и сам ее обладатель напоминал тюленя, привыкшего объедаться рыбой.

Повернувшись к сцене ухом, слышавшим лучше, Том внимал Скотт-Райсу, который с невообразимым акцентом, полуиндийским, полукокни, читал отрывки из своей книги. Прежде чем начать, он зажег противозаконную сигарету и положил ее рядом с собой на блюдце, там она и догорела, нетронутая, превратившись в скрюченного обугленного червячка. Разглагольствуя утробным голосом от имени своего персонажа, некоего Кэза, Скотт-Райс выдал серию вольных импровизаций о новых лейбористах, «Спайс Герлз», культе принцессы Дианы, мотороллерах, сыре бри, эпидемии ящура, лотерее, певице Мадонне, деятельности Лондонской фондовой биржи и упадке футбольного клуба «Арсенал». По сюжету этому самому Кэзу было слегка за двадцать, работал он в сомнительной брокерской фирме, привлекая новых клиентов и продавая ненадежные акции доверчивым пенсионерам. Телефон (во время чтения Скотт-Райс прижимал плечом к уху воображаемую трубку) являлся, как выразились бы студенты Тома, композиционно образующим элементом произведения в том смысле, что роман в основном состоял из телефонных переговоров Кэза с потенциальными клиентами. До и после разговоров, а часто и во время Кэз баловался экстази и потягивал прозрачный, словно горный хрусталь, чистый спирт. Отсюда и название книги.

Скотт-Райс, он же Дэйв Райс, он же Кэз, произвел фурор. Том хохотал вместе с залом, хотя в напечатанном виде книга казалась ему несколько занудной, а сюжет — в лучшем случае слабоватым. Время от времени Том поглядывал на Хильди Блом, студентку, приехавшую из в Спокана[13] и едва ли слышавшую о Питере Мэндельсоне[14] и скандале по поводу дома в Ноттинг-Хилле. И тем не менее, когда Кэз принялся наскакивать на «Мэнди» и его домашнюю собаку, Хильди прямо задохнулась от смеха, а Том понял, что еще ни разу за два месяца занятий не видел студентку Блом смеющейся. А ведь у нее приятный смех. Попробовать бы ее рассмешить.

Но что самое поразительное, в тот вечер Скотт-Райсу неожиданно сошли с рук штучки, которые американцы обычно не спускают никому. Если бы, например, нью-йоркский писатель средних лет, белый, читал им свою вещь, при этом утрированно подражая акценту черного парня из бедного квартала, люди бы возмущенно задвигали стульями и покинули зал. А вот «Дэйв Райс» сумел покорить публику, она была у него в кармане. Все затаив дыхание слушали, как обрюзгший британец со своей фирменной сигаретой читает наспех состряпанную историйку о крутом уличном мальчишке из Баттерси Райз. По возрасту Скотт-Райс (Дэвид ведь точно родился в 50-м, а не в 56-м) вполне годился половине слушателей в отцы, но непостижимым образом писатель умудрился стать для них кем-то вроде несносного и все же любимого ребенка.

В конце вечера Скотт-Райс отвечал на многочисленные вопросы, не выходя из роли. Слушатели называли его Дэйвом, и говорил он именно так, как подобало «Дэйву»: чуть гнусавой, слегка небрежной скороговорочкой. Жаждущие автографов выстроились в извилистый хвост, протянувшийся через всю комнату и напоминавший замысловатую фигуру папуасского танца. И только в отеле, где в баре его поджидал Том, Скотт-Райс опять заговорил неторопливо, с привычным оксфордским акцентом, к которому примешивался легчайший оттенок говорка лондонских окраин. Последнее было неизлечимо.