Как мы с дядей писали повесть о Варшавском восстании - [5]

Я направился к лазу у дома 37. Спускаться одному не хотелось, я решил найти попутчика, но аковец, которому я предложил пойти со мной, вытаращил глаза:«Вы что, пан, спятили?! Канал забит трупами. Вся дорога — сплошные трупы». Возвращаясь к Колосовскому, я нос к носу столкнулся с поручиком Стефаньским. «Николай!» — воскликнул поручик и облапил меня. «Как ты выбрался?» — «Очень просто. Меня забрала моя же контрразведка, нашли у меня золотишко пана Городецкого. Пан Мирон драпанул. Подполковник Кароль тоже взял ноги в руки. Что мне оставалось? Не сдаваться же в плен. Вот я и перебрался сюда». В штабном подвале мы распили с поручиком бутылку коньяку, и я пригласил его к Колосовскому. Тот записал все, что говорил ему пан Стефаньский, занес в свою клеенчатую тетрадь несколько фамилий аковцев, воевавших на Мокотуве, а когда поручик ушел, капитан сказал: «Ну, брат, с кем ты знаешься! Теперь мне понятно, почему ты не хотел идти на Мокотув: ведь у тебя сам заместитель начальника контрразведки в корешах ходит. А почему у тебя нет друзей среди коммунистов?» — «Ты что, не понял из рассказа Стефаньского, что ребята из Армии Людовой действуют в основном на Жолибоже?» — «Почему же я смог их разыскать?» — «Ты здесь на свободе, а я был в плену...»

— Дядя, помнишь, ты дал мне книжку польского коммуниста Зенона Клишко? Он тоже принимал участие в восстании и в одной из своих статей, после того как реабилитировали расстрелянных, посаженных в тюрьмы и лагеря аковцев, написал, что им был нанесен «материальный и моральный ущерб» и что вообще это дело прошлое. Прост, как наш лубянский дрозд: в шапку нагадил и зла не помнит.

— Помалкивай в тряпочку, племянник. Слово не воробей: вылетит — посадят. Так вот. Я продолжал поддерживать связь со штабом Армии Крайовой и приводил к Колосовскому повстанцев. Вскоре мне даже предоставили мешканье — квартиру в подвале, где я мог спокойно спать. Майор Славомир сообщил мне, что меня представили к ордену Виртути Милитари второй степени. И если бы я принял эту награду от поляков, на родине меня бы поставили к стенке. Сталин давно уже расплевался с главой эмигрантского правительства в Лондоне Сикорским, поскольку тот посмел предъявить обвинение Хозяину в расстреле пятнадцати тысяч польских офицеров в Катыни. Потом Сикорский погиб в авиакатастрофе, но обвинение оставалось. Узнай о моем награждении Колосовский, и прости-прощай Россия и вся моя жизнь. Пойди после этого доказывай, что ты не верблюд.

А тут еще одна напасть приключилась. Как-то, возвращаясь от Колосовского, я заметил двух поляков, укрывшихся в развалинах дома. Поравнявшись с тем местом, где они укрылись, я услышал два выстрела, пули просвистели у моего уха. Я пригнулся и нырнул в первый попавшийся подвал. Ни черта не понял — не могли же меня принять за немца. На другой день то же самое. Подходя к своему мешканью, я услышал три коротких сухих выстрела. Пули щелкнули в стену рядом со мной. И на этот раз мимо. Я рассказал об этом майору Славомиру. «Мы дадим вам охранника», — сказал он. С одной стороны, меня жаловали орденом, с другой — стреляли. Все выяснилось» когда, придя к Колосовскому, я застал Лену одну. Она мне сказала, что Михаил пустил слух, будто резидентом от штаба Рокоссовскогоявляюсь я. «Как?! Что за шутки?» — возмутился я. «Спросите у него сами». Когда Колосовский пришел, я спросил его об этом, он, ничуть не смутившись, ответил: «Я выполняю задание Ставки. Убьют меня — и все полетит к черту. Я обязан обезопасить себя не ради собственной шкуры, а ради выполнения приказа...» Железная логика разведчика охладила мое возмущение.

28 сентября я узнал, что Бур-Коморовский ведет с немцами переговоры о капитуляции. Я тут же побежал к Колосовскому и сообщил ему об этом. «Ерунда, — ответил Михаил, — они же мне в штабе у Монтера сказали, что ни о какой капитуляции и речи быть не может». Но в штаб все-таки радировал. Через день Михаил сообщил мне, что получен приказ от Рокоссовского — немедленно возвращаться. «Пойдем на север сухим путем», — сказал Михаил. «Не пробьемся, — возразил я. — Если уж идти, то только по канализационным каналам». — «А ты знаешь выход к Висле?» — «Нет, но узнаю, он должен быть». — «Я не умею плавать», — сказала Лена. «Этого еще не хватало. — Михаил нахмурился. — Ладно. Сейчас главное — найти выход к Висле. Действуй, Николай...»

Надо было достать карту канализационных труб. Было не до конспирации, и я спросил у своего охранника, нет ли у кого из повстанцев карты каналов. «Есть, — ответил он. — На улице Вильчей у меня знакомый инженер живет. До войны он был специалистом по канализационным трубам». Когда мы пошли к Вильчей, начался очередной налет немецкой авиации. Охранник показал на высокий дом: «Он там живет». Внезапно раздался вой летящей бомбы, и на наших глазах дом, где жил инженер, рухнул. «Так твою растак!» — выругался я. А по-польски сказал: «Знув мам пеха» — опять мне не везет. А потом понял — повезло: выйди мы на пятнадцать минут раньше, и нас бы тоже не было в живых. «Ничего, — сказал охранник, — достану к вечеру». Вечером он принес мне карту каналов. Я изучил ее, нашел развилку, где мы были с Ожелом, и увидел, что кроме двух отсеков был еще один. Судя по направлению, он должен выходить к Висле. Мы в тот же вечер спустились с охранником в канал. Шли буквально по трупам. Самое жуткое ощущение навсегда осталось в моей памяти — мягкая, пружинившая, как перина, дорога по каналу. Дошли до нужной развилки. Проход был перекрыт бревнами и досками. Мы нашли щель и пролезли сквозь нее. «Осторожней! — крикнул мой напарник. — Здесь заминировано». Он направил луч фонарика к стене, где тускло мелькнул минный блин. Через час сверху мы вдруг услышали немецкую речь. Увидели, как впереди мелькают вспышки света. Оказалось, что взрывом бомбы разворотило мостовую. Воронка была диаметром с десяток метров. Раздалась автоматная очередь. Немецкий патруль стрелял наугад. Прижимаясь к мокрой холодной стене, мы проскочили воронку. «Висла», — прошептал мой Вергилий. Выход к реке был зарешечен. Мы повернули назад. И через три часа я доложил Михаилу, что выход к Висле найден, но там решетка. «Найди лобзик и перепили!» Лобзик мне достал Василий, и на этот раз в канал я спустился вместе с ним. Добравшись до выхода на Вислу, я через час перепилил один прут, и мы с Василием отогнули его. Вернувшись к Колосовскому, я застал его одного. «Путь свободен», — доложил я. Постукивая тупым концом карандаша по столу, Михаил сказал: «Ты должен незаметно убрать Лену. Она знает все шифры. Плавать она не умеет и останется здесь. Где гарантия того, что она не выдаст шифры немцам? Я ей не доверяю. Так что ликвидируй, и сегодня же. Только без шума, понял?» — «Понял». Когда пришла Лена, я ей предложил подняться в солярий. На втором этаже я нащупал в кармане «вальтер» и незаметно отстегнул кобуру, где был другой пистолет. Решил: буду кончать на шестом. Лена поднималась впереди меня. «Устала, — произнесла она, поворачиваясь ко мне. — Знаешь, как меня зовут поляки? Курва галицийская. А теперь вот и Михаил...» — «Что Михаил?» — спросил я и поглядел в лестничный пролет. За нами никто не шел. «Коля, — Лена пристально взглянула на меня, — он приказал тебе убрать меня? — Я молча смотрел в сторону. — Я знаю». Всю мою решимость как рукой сняло. Чтобы как-то распалить себя, я оттолкнул Лену и закричал: «Что ты мне мозги вкручиваешь? Разжалобить стараешься? Курва галицийская и все такое! Стреляйся сама». Я протянул ей пистолет и отвернулся. Пауза была долгой. И тут меня прошиб холодный пот — ведь она запросто могла всадить мне пулю в затылок. Я сунул руку за «вальтером» и быстро обернулся. Лена протягивала мне пистолет: «Возьми. Стреляться не буду. Мне жить хочется». — «Так что Михаил?» — У меня точно гора с плеч упала. «В первые дни он все повторял: Леночка, моя дорогая. А теперь как в рот воды набрал. Косится и молчит. Он и тебе не доверяет. Говорит, докопаюсь я до него, как только к своим вернемся... И что же ты собираешься делать, после того как не выполнил приказа убрать меня?» — «Не бойся. Пошли вниз. Что-нибудь придумаем». Когда я вошел первым, Михаил спросил: «Все?» — «Да». — «Надо спрятать планы и карты в бутылки». — «Бутылки могут разбиться. Надо достать велокамеры...» Я увидел, как сузились глаза Колосовского, оглянулся — за моей спиной стояла Лена. «Ну ты и сволочь, — сквозь зубы процедил Михаил. — Теперь я точно знаю, что ты работаешь на немцев». — «Дурак ты, Миша. Работай я на них, мне ничего не стоило бы отпустить Лену на все четыре стороны и сказать тебе, что я убрал ее...» — «Ты не выполнил приказа, предатель!» — «Полегче, сопляк! — взорвался я. — Кто тебе дал право так разговаривать со мной?» — «Коля, успокойся». — Лена взяла меня за рукав. Я оттолкнул ее. «Отойди. У нас мужской разговор...» — «Городецкий, я честно воевал всю войну», — сказал Михаил. «Оно и видно, — ответил я. — Вон какую рожу за счет солдатского харча отъел!» — «Гад!» — взревел Колосовский и потянулся к кобуре. Я тут же выхватил свой «вальтер». В это время в комнату вошел Василий. Михаил застегнул кобуру, а я спрятал свой «вальтер». «Как будем переправлять Лену?» — спросил он. Я ответил: «Сегодня же попытаюсь достать автокамеру». — «Тут вас искал поляк Коморовский из Мокотува», — сказал мне Василий. «Где он?» — спросил я. «Сказал, что пойдет в штаб». В штабе Коморовский мне рассказал, что привел одного молодого поляка, бежавшего из концлагеря. И что на том берегу, в Праге, у него осталась семья. И если после капитуляции немцы его схватят, расстрела ему не миновать. И у меня созрел план генеральной репетиции нашего побега. Ведь мы не знали ни фарватера реки, ни скорости течения, ни где немцы простреливали Вислу. Плыть без такой проверки значило подвергать рискувсю операцию.