Как мы с дядей писали повесть о Варшавском восстании - [6]

«Достаньте две автокамеры», — сказал я. Молодой поляк был сегодня же готов переплыть Вислу. Коморовский достал две автокамеры, мы распили бутылку коньяку. И втроем благополучно добрались до Вислы. Условились, что, как только поляк доберется до наших, те должны дать две сигнальные ракеты. Поляк снял мокрые брюки и пиджак, Коморовский надул камеру и отдал ее нашему посланцу. Поляк вошел с нею в воду. Прошло два часа. Все спокойно. Ракет не было видно, но позже я сообразил, что у меня вышла штурманская ошибка — я указал на время не по-московски, а по-варшавски. Польская контрразведка что-то почуяла, и чтобы отвести ей глаза, вечером первого октября я устроил большой сабантуй,пригласив поляков на свой день рождения. По старому стилю я родился первого октября. Достал два ящика вина и коньяка, а затем вместе с Василием и Коморовским доставили их в наш банкетный «зал». Когда застолье было в разгаре, мы, якобы вызванные в штаб, убрались восвояси. Василий отказался идти с нами: «Я тогда, товарищ майор, видел, как вы с капитаном чуть не постреляли друг друга. Уж лучше буду пробираться к своим без капитана...» Поздно вечером я первым спустился в лаз, за мною Коморовский, Лена и Михаил. Мы зашагали по пружинящей перине трупов. Фонарик выхватывал из темноты разбухшие лица и руки мертвецов. Лену вырвало. Я поддерживал ее. «Теперь осторожней, — сказал я. — Проход к Висле заминирован. Коморовский, веди их к Висле, а я подстрахую здесь». — «Добже, пан Миколай». Минут через пять я услышал бульканье жижи, потушил фонарик и держал пистолет наготове. Метрах в десяти от себя я вдруг услышал, как кто-то произнес: «Пошли назад, здесь заминировано». Когда мы миновали воронку, камера уже была надута. Луна, как назло, светила вовсю. Я снял кепку, свитер, теплое белье, намазался кремом, снова надел белье. То же самое сделали Лена и Михаил. Коморовский достал бутылку коньяку. Мы прямо из горлышка отхлебнули по два глотка. «Значит, так, — прошептал я. — Первым плыву я, второй Лена, Михаил третьим. Так, Михаил?» — «Так. Давай плыви». Мы обнялись с Коморовским, я пролез через решетку. Под ногами плескалась вода. Я зашел в нее по пояс и поплыл. Течение стало относить меня в сторону, и я стал грести наискосок. Потом оглянулся. Берег был метрах в двадцати от меня. Я увидел, как в воду вошел Михаил, а не Лена. Минут через пятнадцать я был посередине реки. С немецкой стороны ударили пулеметы. Я нырнул и затаился. А когда вынырнул, услышал, как с нашей стороны ударила артиллерия. Руки и ноги задеревенели и уже почти не работали. Я нахлебался воды и греб из последних сил. Вот ноги нащупали дно, и я кое-как доковылял до берега, упал ничком на мокрый холодный песок и заплакал. Минут через пять поднял голову — вдалеке темнел силуэт взорванного немцами моста Понятовского. Я встал на колени и хотел уже ползти — идти не было сил, — как прямо перед собой увидел минные блины. Меня затрясло, я снова упал на песок. Вдруг я услышал негромкую речь и заметил два огонька папирос. «Товарищи-и-и!» — закричал я. Огоньки стали медленно приближаться ко мне. Я различил силуэты двух фигур и внезапно замер от ужаса — на солдатах были конфедератки. Неужели меня снова прибило к немецкому берегу?.. И тут я потерял сознание. Очнулся на какой-то кровати, укрытый теплым одеялом. Увидел мужчину с погонами старшего лейтенанта и с орденом Боевого Красного Знамени. «А-а!» — закричал я и заплакал снова. Со мной началась форменная истерика. «Что вы, товарищ? — Старший лейтенант подошел ко мне. —Успокойтесь, вы у своих. Когда вас несли, вы все твердили про какую-то кобету и капитана. Кто они?» (По-польски кобета — женщина.) «А разве их нет?» — спросил я. «Нет. Тут вчера мы подобрали одного поляка с пакетом, говорил, чтобы мы дали две ракеты, мол, ваши будут плыть». Я попросил воды. Мне принесли стакан водки и котелок наваристых щей. «Откуда у нас в армии польская форма?» — спросил я. «Так ведь вас принесли солдаты Войска Польского». Не успел я доесть щи, как поляки ввели посиневшего от холода Колосовского. «Где Лена?» — бросился я ему навстречу. «Не знаю и знать не хочу», — хрипло ответил он. «Почему ты поплыл вторым, а не третьим?» — «Это все твои штучки, Городецкий. Лена наверняка попала к немцам. — Михаил повернулся к старшему лейтенанту: — Разоружите его!» — «Ты что, рехнулся?!» — Я вскочил с места. «Немедленно разоружите его!» Я отдал старлею пистолет. Про «вальтер» умолчал. «Щенок, — произнес я. — Скажи мне и Лене спасибо и в ножки поклонись...» — «Твои дружки пошлина мировую с немцами! — Разговор пошел на басах. — Теперь тобою займутся наши!» — «Купаться бы тебе в дерьме со своими картами, если бы не я!» — «Заткнись!» — рявкнул Михаил. Снова распахнулась дверь, и я увидел Лену, которую поддерживали два польских солдата. Бюстгальтер у нее порвался и съехал вниз. Она еле стояла на ногах. Увидев меня, Лена закричала, бросилась вперед и буквально повисла на мне. Тело ее содрогалось от рыданий. «Не плачь, не плачь, —повторял я, гладя ее по мокрым волосам. — Мы у своих. А я уж думал, что ты погибла...» Колосовский, доедая щи, стучал ложкой о дно котелка. Это уж потом он настучал на меня нашей контрразведке. Лена рассказала, что течение отнесло камеру к мосту Понятовского, и она зацепилась за взорванную ферму моста и застряла. Когда стало рассветать, Лену заметили наши и немцы. Посыпались шутки с обоих берегов, перестрелка прекратилась. Бюстгальтер порвался, и шутки с обеих сторон становились все громче и откровеннее. Наконец ей удалось отцепить камеру, и течение понесло ее к нашему берегу...