Как мы с дядей писали повесть о Варшавском восстании - [7]

Настоящие имя и фамилия Колосовского были Иван Колос. В пятьдесят седьмом году в Воениздате вышла его книга «Варшава в огне», где он все наврал про Армию Крайову. В двадцатую годовщину Варшавского восстания должна была состояться передача по телевидению, участниками этой встречи были Герой Советского Союза генерал армии Г. Поплавский, а среди участников этой встречи был и я. За час до показа передача была сорвана: кто-то позвонил в редакцию и сказал, что я — бывший власовец. Заведующий редакцией спросил, кто говорит, ему ответили — референт Алексея Маресьева, Петров. Я, конечно, бегу на следующий день в Комитет ветеранов, вхожу в кабинет Петрова и говорю, что я — Городецкий. «Слушаю вас», — ответил он. «Нет, это я хочу выслушать ваши объяснения». — «Какие объяснения?» — «Почему вы позвонили на телевидение и назвали меня бывшим власовцем?» — «Я никуда не звонил и вообще вижу вас впервые».

— Работа Колоса, как пить дать, — сказал я.

— Вполне возможно. Я написал письмо в Воениздат, рассказав, какую туфту сочинил Колос. Но кто же поверит бывшему власовцу и не поверит нашему разведчику? А в шестьдесят пятом году в двух номерах «Комсомолки» была опубликована статья «За час до рассвета», где, в связи с Варшавским восстанием, впервые упоминаемся мы с Леной. И снова ни слова о том, как я помог Колосу перебраться к нашим. Я несколько раз виделся с Колосом после войны и все пытался узнать, что с Леной — где она и как? Колос только недовольно отвечал: «Не знаю». После «Варшавы в огне» он носа не показывал в Польшу — знала кошка, чье мясо съела.

Работу над повестью я закончил в семьдесят втором году. Дядя прочел ее, при очередной встрече обнял меня растроганно и сказал: «Не ожидал от тебя такой прыти. Ты ж не воевал, а написал как участник тех событий... Давай за работу. Много неточностей. Про Крысю, что у нас с нею был роман, выброси. Про Колоса тоже, а то подумает, что я с ним счеты свожу. Бог его простит... Да и про Клыкова тоже не стоит писать...»

Второй вариант повести я в семьдесят шестом году отнес в журнал «Знамя» ответсекретарю редакции Людмиле Ивановне Скорино. Она прочла и по телефону мне сказала: «Готовьтесь, будем перелопачивать». Перелопачивать не пришлось — Скорино ушла на пенсию, а рукопись затерялась в редакционных столах. В семьдесят девятом году мы послали повесть в белорусский журнал «Неман».Член редколлегии журнала Алексей Степанович Кейзаров одобрил рукопись к печати, но написал, что слишком много сцен с выпивкой. А самое главное, что Иван Колос предстает в неприглядном виде — то науськивает на дядю аковцев, то приказывает убрать Лену. Советский разведчик так поступать не мог. Мы все это убрали, послали новый вариант. Был восьмидесятый год. Валенса с «Солидарностью» шуровал вовсю, расшатывая социалистическую Польшу, и Кейзаров написал, что надо-де повременить, пока не прояснится ситуация. Тогда я предложил дяде публиковать повесть без моей фамилии, которая уже давно пылилась в лубянских досье. Дядя так и сделал. В восемьдесят седьмом году толстый столичный журнал прислал ему письмо с уведомлением, что редакция уже опубликовала два больших материала о военной Польше.

Тогда я написал личное письмо главному редактору, где вкратце рассказал биографию дяди и сообщил, что, не рассчитывая на публикацию повести, я все-таки рассчитываю на его сочувствие как бывшего фронтовика к судьбе Николая Алексеевича Городецкого, и просил его позвонить лично дяде. Через две недели этот главный редактор набросился на меня по телефону. Я даже не успел вставить слова в его крикливый монолог. Закончив речь словами: «Повесть написана бездарно, правда выглядит как ложь», — редактор бросил трубку. Об этом разговоре я дяде ничего не сказал.

Пока мы пытались пробивать повесть, скончалась тетя Сима. Умерли капитан Приступа и Николай Чечнев. А недавно скончался и мой дядя, так и не дождавшись публикации своей повести. Года два назад в редакции «Нового мира» я встретил одного полониста-переводчика, когда-то читавшего нашу повесть. «Неси первый вариант, — сказал он мне. — Скоро полвека Варшавскому восстанию». Но у меня уже не было сил заново браться за дядину одиссею. А после его смерти руки вообще опустились. Хватило только сил воспроизвести в памяти некоторые рассказы дяди. И если в них что-то не так, то уж в песне, посвященной ему, мне удалось, на мой взгляд, сказать главное о Варшавском восстании и о его участниках, среди которых находился и Николай Алексеевич Городецкий.

Ни звона медалей, ни звона монет.

На сорок повстанцев один пистолет,

Да в пыльных подвалах остатки вина.

Кому-то забава, кому-то война.

Законы свободы от века просты —

Чтоб к смерти всегда обращаться на «ты».

Чтоб только во сне лишь сводили с ума

Кого Освенци́м, а кого Колыма.

Голодной коровой ревет миномет.

Из двух наших бед кто-то третью плетет.

И справа и слева могильный уют.

На крови славянской медали куют.

Настанет черед твой поверить всерьез,

Что помощь приходит, как дождик в мороз.

Что эхо побед — как ночные бои:

Враги не пристрелят — прикончат свои.

Кому отмолчаться, кому заорать.