Как это делалось в Ленинграде. Цензура в годы оттепели, застоя и перестройки - [118]

Тем временем в Верховном Совете СССР продолжались бесконечные прения по поводу проекта «Закона о печати», разработанного, впервые в порядке «частной инициативы», тремя независимыми юристами — Юрием Батуриным, Михаилом Федотовым и Владимиром Энтиным. Чтобы обвести московскую цензуру, они первоначально напечатали его в газете «Молодежь Эстонии» (21 октября 1988 г.), и только потом сославшись «на прецедент», смогли выпустить отдельной брошюрой, розданной депутатам съезда. Этот альтернативный проект, противопоставленный официальному, вызвал настоящую бурю на съезде. Как только его не называли — и «отрыжкой демократии», и «болотным огоньком буржуазных свобод», и «происками западных спецслужб»…[374].

Тем не менее, после долгих дебатов, агрессивных выпадов партноменклатуры, почувствовавшей, что вместе со свободой печати земля окончательно уйдет из-под ее ног, Верховный Совет принял, наконец, «Закон о печати и других средствах информации» (опубликован в «Известиях» 20 июня, вступил в действие 1 августа), хотя и с некоторыми поправками. Суть закона сводилась к трем главным положениям: «1. Цензура в СССР запрещена, печать свободна. 2. Предусматривается полная экономическая свобода издательской деятельности. 3. Отныне каждый гражданин СССР может основать свое собственное средство информации». Кроме того, большие надежды внушала статья 6: «Не допускается монополия какого-либо средства массовой информации (печати, радио, телевидения и др.) в масштабе страны, республики и отдельного региона». Замечу, что это требование не выполняется до сих пор, особенно в провинции. Принципиально важным был первый пункт: 200-летнему владычеству цензуры положен конец.

Ряд журналов и газет вышел с «шапкой» на обложках и первых полосах: «Прощай, цензура?..» — со знаком вопроса и не очень уверенным многоточием в конце. Но органы ГУОТа, тем не менее, продолжали функционировать еще более года, хотя и стремились скорее лишь к самосохранению, не помышляя о политико-идеологическом вмешательстве. Да это уже стало практически невозможным, поскольку расплодившиеся в несметном количестве журналы и газеты явочным порядком стали обходить цензуру, выходя в свет без обязательного ее грифа.

Цензурное ведомство, пожалуй, одним из первых, решило пойти по пути «приватизации», разослав издательствам и редакциям «типовое письмо» такого содержания: «23 июня 1990 г. Главному редактору, директору. На основании статьи 1-й “Закона о печати и других средствах массовой информации” Ваше издание с 1 августа 1990 г. полностью освобождается от предварительного контроля в Ленинградском управлении по охране государственных тайн в печати. Вместе с тем, в соответствии со статьей 5-й Закона СССР “О печати и других средствах массовой информации” остаются в силе ограничения “Перечня сведений, запрещенных к опубликованию” (изд. 1990 г.). В связи с этим, ленинградское управление готово проконсультировать любой материал, представленный редакцией, и взять на себя ответственность за выполнение требований 5-й статьи Закона (имелась в виду статья, озаглавленная «Недопустимость злоупотреблений свободой слова». — А. Б.). Если Ваши обращения будут носить постоянный характер, то мы готовы заключить с Вашей организацией договор со взаимными обязательствами»[375].

Последний начальник переименованного Главлита В. Болдырев выступил в «Известиях» (26 августа) с разъяснением нового порядка, по которому его сотрудники «лишены запретительно-разрешительных функций. Решение — публиковать ли материал в первоначальном виде или внести в него изменения — принимает редактор… Равным образом на наши органы ложится ответственность за необоснованную, неправомерную оценку материалов и постановку вопроса о снятии сведений, не запрещенных к опубликованию». Противоестественная и фальшивая ситуация, в которую были поставлены редакции, вполне очевидна. Цензурным органам оставалось жить немногим более года…

Год 1991

Весь тревожный 1991 год шло непрерывное давление на независимые средства информации со стороны властных структур. Возникло явное стремление подмять под себя все каналы государственного телевидения (а иного еще не было), обвинения журналистов в «очернении», в попытках «дестабилизации» и прочих грехах. Начался он трагедией в Вильнюсе — захватом телецентра самозваным Комитетом национального спасения. В феврале группа демократически настроенных журналистов организовала Фонд защиты гласности.

Цензурное ведомство снова пыталось мимикрировать, скрывшись под новым названием. В июле 1991 г. оно еще раз переименовало себя, объявив «правопреемником Главлита», — в «Агентство по защите государственных секретов в средствах массовой информации при Министерстве информации и печати СССР, состоящее на самостоятельном балансе с правом юридического лица»[376].

Новое учреждение тщетно пыталось восстановить прежний статус Главлита, прикрываясь различными доводами и мотивами, главным образом необходимостью охраны военных и, вполне в духе времени, «коммерческих» тайн. Августовский путч поставил страну на грань катастрофы. Крайне показательно, что пресловутый ГКЧП одним их первых же указов 19 августа ввел жесточайшую предварительную цензуру, запретил все газеты, кроме откровенно рептильных официозов — для «собственного употребления», но в еще большей степени это коснулось телевидения. Некоторые западные корреспонденты и политологи были тогда поражены тем, что в такой огромной стране, на одной шестой части Земли, на всем ее необозримом пространстве, новоявленные «спасители отечества» буквально в течение трех-четырех часов заткнули рот печати и другим средствам массовой информации, если не считать отдельных попыток противостояния (преимущественно на радио — «Эхо Москвы», «Балтика» и др.). Ничего странного, впрочем, не было: в стране властвовала не подлинная свобода слова и печати, а милостиво разрешенная, дарованная сверху «гласность».