Как это делалось в Ленинграде. Цензура в годы оттепели, застоя и перестройки - [111]

Ситуация, однако, оставалась прежней. Правда, тональность прессы слегка изменилась, в воздухе повеяло чем-то необычным, но новых «знаковых» текстов, сколько-нибудь существенно прорывающих и размывающих информационную плотину и расширяющих дозволенные прежде рамки, практически не появилось. В том же апреле 1985 г., когда состоялся «исторический» пленум ЦК КПСС, начальник Ленгорлита издал приказ «Об итогах работы семинаров в 1984–1985 гг. и об организации цензорской учебы в 1985–1986 гг.», мало чем отличающийся по тональности от прежних: «Наступает ответственный период в жизни страны. В преддверии 27 съезда КПСС, который откроет перед советским народом новые исторические горизонты в подъеме социалистического народного хозяйства, науки и культуры, дальнейшего повышения благосостояния трудящихся от цензора требуется повышение политической бдительности, высокое чувство ответственности за порученное дело, глубокие знания нормативных документов, умение правильно ориентироваться в современной обстановке. С этой целью необходимо еще настойчивее продолжить профессиональную учебу сотрудников управления…»[353].

В сентябре 1985 г. появился еще более красноречивый приказ «О повышении требовательности при приеме материалов на контроль», в котором отмечалось, что «именно благодаря ответственности и требовательности к работе только за 8 месяцев 1985 г. было отклонено 62 работы общим объемом 116 учетно-издательских листов… Приказ Главлита СССР требует от местных органов усилить внимание к издательской деятельности, не допускать выпуска литературы, предпринятого в нарушение установленного порядка, а каждый случай отступления цензоров от требования нормативных документов о порядке выпуска литературы рассматривать как серьезное нарушение служебной дисциплины». В конце приказа названы цензоры, хорошо выполняющие свои служебные обязанности, за что они вознаграждаются суммой в тридцать рублей[354]. Конечно, здесь случайное совпадение, но эта цифра, известная еще по Евангелию, всегда фигурирует в приказах о награждении цензоров за «добросовестную работу». Может быть, в этом был оттенок мрачного юмора, который, кстати, был свойствен начальнику штаба корпуса жандармов Леонтию Васильевичу Дубельту, человеку неглупому, который всегда выписывал негласным осведомителям III Отделения именно эту сакраментальную сумму, испытующе при этом глядя им в глаза и загадочно усмехаясь.

Рвение ленинградской цензуры вызвало одобрение руководства самого Главлита. В декабрьском приказе за этот же год оно отметило, что «при осуществлении предварительного контроля художественной и общественно-политической литературы делалось большое количество замечаний политико-идеологического характера по содержанию проконтролированных материалов. Обо всех замечаниях своевременно докладывалось Главлиту СССР и информировались партийные органы». Об отсутствии перемен в цензурном ведомстве наглядно свидетельствует история прохождения верстки «Круга» — единственного, дозволенного свыше, коллективного сборника произведений авторов ленинградского самиздата[355].

Появление этого сборника связано с играми, которые органы КГБ вели с молодым писательским андеграундом, представленным частично в «Клубе-81». Наибольшее раздражение вызвали «религиозные мотивы» в творчестве молодых поэтов и прозаиков. «Дополнительно к устно высказанным 25.10.85 г. замечаниям по верстке “Круг”, считаем нужным обратить Ваше внимание на следующие моменты, — сообщал начальник Ленгорлита директору издательства «Советский писатель». — Многие поэты испытывают определенную “слабость” к религиозным мотивам, всячески эксплуатируя их: это образ “танцующего Иисуса с голубем сизого оперенья на росистом плече” (А. Драгомощенко, стр. 76)… К пересказу излюбленной церковниками религиозной легенды сводится “патриотическое” стихотворение О. Охапкина “В ночь на Невскую сечу” (стр. 160–161): “явление” русскому войску “святых” Бориса и Глеба, возглашающих — “С нами сила Господня”, сравнивается по своей значимости с национальным подъемом русского народа…». Нашлись в сборнике и другие недостатки: «Увлечение “алкогольной” темой, озабоченность вопросами секса сквозит в ассоциативно-формалистической прозе Е. Звягина “Корабль дураков”. До непристойности вольны “каламбуры” в стихах В. Ширали, переходит грани приличия Э. Шнейдерман в стихотворении “Галантерейщица”. Ассоциативны, допускают многочисленные толкования, а иногда прямо двусмысленны стихи Б. Куприянова “Ночь”, В. Кучерявкина “Осеннее возникновение матери”, А. Миронова “Путешествие”, О. Охапкина “В глухозимье”, С. Стратановского “Метафизик”»[356]. Верстка сборника, пройдя несколько инстанций, все же была подписана к печати: «Круг» вышел в том же 1985 году. В тексты произведений внесен ряд изменений. Характерна купюра в повести Беллы Улановской «Альбиносы», в которой она, по словам цензора, «с удовольствием упоминает Ремизова (стр. 241)». Несмотря на то что его «Избранное» и было издано однажды в СССР в самый «разгар застоя» (за 7 лет до этого эпизода), но «с удовольствием» упоминать имя писателя-эмигранта не рекомендовалось, хотя фраза звучала совершенно невинно: «Начало октября, а пруд замерз (холодина зверющий — как любил говорить Ремизов)».