Как читать романы как профессор. Изящное исследование самой популярной литературной формы - [98]
Как бы там ни было, по дороге домой, проходившей мимо полей молодой кукурузы и стройплощадок, его ответ подтолкнул меня к воспоминаниям о знакомстве с «Большими надеждами». Какие чувства были у меня тогда? А какие теперь? Для начала оговорюсь, что с тех пор прошло без малого сорок лет, поэтому то, самое первое, прочтение вспоминается уже не совсем четко. Однако два чувства я так и не забыл: замешательство после первых же страниц, на которых Пип встречается с беглым преступником Мэгвичем, описывается его житье с сестрой и ее мужем, и возмущение в самом конце. Первое, как я потом понял, сопутствует всем начальным страницам диккенсовских романов и вовсе не похоже на мрак и туман главы «В Канцлерском суде», открывающей «Холодный дом». А вот второе – это уже другая история. Оно погубило роман в моих глазах. Не шучу – погубило безвозвратно. Раз и навсегда. Фальшь. Неискренность. Дешевая сентиментальность. И просто-напросто скукотища. Откуда столько яда? А вот откуда.
Я взял ее за руку, и мы пошли прочь от мрачных развалин; и так же, как давно, когда я покидал кузницу, утренний туман подымался к небу, так теперь уплывал вверх вечерний туман, и широкие просторы, залитые спокойным светом луны, расстилались перед нами, не омраченные тенью новой разлуки[48].
Даже с учетом того, что с 1861 года, когда были опубликованы «Большие надежды», уровень чувствительности несколько изменился, в 1969-м, когда я с ними познакомился, это было просто неправильно. Неужели Пип, столько перестрадав, так ничему и не научился? Неужели он не видел, что счастье с Эстеллой недостижимо, пусть даже жизнь сильно изменила ее? В конце концов, есть ли у него хоть крупица гордости? И так далее и тому подобное…
Если вы вдруг не знаете эту историю, вот она в кратком пересказе: давным-давно Пипа сделала товарищем по играм и компаньоном Эстеллы старая карга, мисс Хэвишем; в молодой девушке она видела орудие мести всему мужскому полу за то, что, прибыв к алтарю, не дождалась своего жениха (всю жизнь потом она не снимала подвенечного платья и не убирала со стола остатки праздничного угощения). Пип, не подозревая этого, становится подопытным кроликом Эстеллы, оттачивающей на нем свою жестокость. У нее хорошо получается. Конечно, повзрослев, они встречаются, конечно, она водит за нос его, но выходит за другого, конечно, он совершает невероятную глупость, придумав себе, что любит ее, а никак не наоборот; иначе в этой знаменитой финальной сцене нет никакой нужды. Потом оба, пережив немало невзгод, совершенно случайно (из всех диккенсовских придумок эта одна из самых надуманных) встречаются на пепелище сгоревшего особняка мисс Хэвишем. Они обмениваются формальными извинениями, но не говорят ничего существенного, способного подготовить суперсчастливый финал. Вполне естественно, что мое будущее «я» пришло в смятение. Полагаю, среди прочих причин была и та, что я был подростком и девушки все время давали мне от ворот поворот. Если не изменяет память, тогда я находился, мягко выражаясь, в переходном периоде между двумя подругами. Положа руку на сердце, в очень длительном переходном периоде. Дело было, помимо прочего, и в том, что я одолевал несколько сотен страниц очень непростого произведения, и лишь для того, чтобы обесценить их таким «легковесным», как мне тогда казалось, финалом. Возможно, мое чтение всегда есть некая комбинация тестостерона, жизнеописания, сомнения, мужского эго, эстетической оценки и того, что называют «чуять нутром» (или отсутствия чутья). Трудно судить изнутри. В любом случае именно таковы были тогда мои чувства.
В этом финале я ощущал еще и то, чему не находил обоснования: Диккенсу он тоже не нравился. Это была лишь идея. Вера. Убежденность. Не подкрепленная абсолютно ничем.
Но прошло два года, и Том снова взялся за этот роман. Дело было уже в колледже; он не стал бы по собственному желанию возвращаться на место своего преступления. Роман был тот же, но изменился читатель. Теперь мне открылась его красота: довольно стандартный тест завершается оригинально задуманным окончанием. Почти совсем как у Хемингуэя, когда Джейк Барнс произносит: «Этим можно утешаться, правда?» Мудрый совет дает явно более слабый романист, Эдуард Булвер-Литтон (кроме шуток, ему мы обязаны фразой «была темная, неспокойная ночь»): не делать финал слишком уж гнетущим, чтобы покупатели не расстраивались. «Ага! – восклицает Том. – Я так и знал. Этот финал и правда надуманный». Или что-то в этом роде. Вот оно что: роман просто неумело написан, а не безнадежно испорчен.
Очередное чтение состоялось через несколько лет. В этот раз Том замечает то, чего не видел раньше: «…не омраченные тенью новой разлуки». Не сказано ведь: «…новой разлуки не будет». А это совсем другое дело. Вот эту-то оговорку он, наверное, ощущал, но пропустил при первом чтении. Диккенс как будто кидает читателям подачку, не скрывая, что это подачка. Пип не может увидеть даже тени новой разлуки. Так что же? Он хоть когда-нибудь замечал что-нибудь, пока это «что-нибудь» не случалось? Он хоть раз обратил внимание на знаки и предзнаменования? Дорогой читатель, вы можете верить, если хотите, но я оставляю за собой право на некоторое сомнение, с которым Истинно Сомневающийся может сорвать этот ложный покров.
