Как читать романы как профессор. Изящное исследование самой популярной литературной формы - [96]

Его литературный потомок Родди Дойл дал нам чудесных комических героев и трагикомические ситуации в своей трилогии о Берритауне, начиная с первого из ее романов – «Группа “Коммитментс”» (The Commitments), который вроде бы написан о музыке соул, но далеко не только о ней. Жители этого вымышленного городка существуют потому, что конкретная история создала горемычные пролетарские районы, в которых мог вырасти Джимми Реббит, молодой человек с нужной комбинацией смелости, зоркости и наивности, чтобы основать в Дублине соул-группу, хотя саму эту музыку перестали играть задолго до него. Джимми в полной мере продукт истории, точно так же как Генри Смарт, фанатичный молодой революционер из романов Дойла «Звезда по имени Генри» (A Star Called Henry) и «А ну-ка, сыграй эту вещь» (Oh, Play That Thing).

Такое происходит даже в детских романах, по крайней мере в великих детских романах. Романы о Гарри Поттере уже прошли через жернова интерпретаций, так что я, можно сказать, жалею о том, что мне придется сделать. Но без этого никак нельзя. Не так давно я набрел на статью, в которой они преподносятся чуть ли не как литературно-политический тест Роршаха, когда люди видят то, на что запрограммированы заранее. Возможно, в литературе всегда именно так и происходит, но отложим этот вопрос до лучших времен. В той статье речь шла о таких трюках памяти, как связь тюрьмы Азкабан с американскими исправительными центрами Гуантамо и Абу-Грейб, – и это особенно мило, потому что Роулинг изобрела свое узилище за несколько лет до того, как эти тюрьмы появились в реальном мире. Она ведь не может заранее хорошо знать о том, чего еще нет, верно? А вот о нацистах, фашистах, коммунистических диктатурах, тоталитарных правительствах и тех, кто привел их к власти, – более чем вероятно. Она наверняка знает о расизме и столкновениях на расовой почве, которые в годы ее жизни участились в Британии, куда прибывало все больше представителей расовых меньшинств. Она, скорее всего, видела, как действуют неонацисты и люди, отрицающие холокост. Ну и зачем ей Гуантанамо? Лорд Вольдеморт (от фр. vol de mort, то есть «полет смерти») чувством предназначения, отвращением к самому себе (он зациклен на расовой чистоте, хотя сам рожден от колдуньи и обычного человека, не волшебника), харизмой, жестокостью, маниакальной жаждой вечной власти, чего-то вроде Тысячелетнего рейха, напоминает Адольфа Гитлера. Значит ли это, что Вольдеморт и есть Гитлер, что книга представляет собой аллегорию возвышения нацизма? Конечно же нет. Роулинг слишком тонкий мыслитель и обходится без явных параллелей, которые в любом случае не заметила бы ее целевая аудитория. Но если вы, как и Роулинг, родились лет примерно через двадцать после Второй мировой войны, то почти все, что вам известно о зле, о фантазиях насчет мирового господства, о расовой ненависти и расизме, так или иначе связано с нацистами. А ведь есть еще и события. Битва в башне, которой заканчивается шестая книга, «Гарри Поттер и Принц-полукровка», не имеет ни малейшего отношения к битве за Англию, самоотверженной защите своего дома. Естественно, природу жестокости прекрасно можно понять, наблюдая мир во второй половине двадцатого века, но по большей части это лишь бледная тень Третьего рейха. Может, Роулинг осознавала эту связь, может, и нет, но полагаю, что ей даже не нужно было задумываться об этом. Любой английский ребенок, рожденный тогда, не мог не знать, что происходило с 1933 по 1945 год. Это было буквально впечатано в сознание, а следовательно, и в книги любого писателя ее поколения.

Я знаю это потому, что то поколение – это мое поколение, хотя я и родился гораздо раньше ее. Но в Дж. К. Роулинг нет ничего особенного, по крайней мере в одном отношении – это всегда верно. Для писателей, как говорится, всех времен и народов. Это закон «раньше и теперь»: каждый роман есть акт насилия, схватка с историческими и общественными силами своего времени. Иногда побеждает роман, а иногда история. Ну, возможно, не всегда так прямолинейно. Однако вместе они ведут хорошую игру. Дело вот в чем: бывает, история выходит на сцену, бывает, остается за сценой. Но присутствует она всегда, и писателю нужно встроить книгу в соответствующий исторический момент. Пока мы не нашли способа не жить в своем собственном времени, мы будем думать как люди своего собственного времени. У каждого автора на историю будет несколько иной взгляд. Можно отказаться от нее, принять ее всем сердцем, относиться к ней как к фарсу, но убежать от нее никак нельзя.

Нет ни одного человека, который жил бы не в своем времени и месте. И в огромной степени его жизнь определяется историей. Апдайковского Кролика Энгстрома нельзя представить вне послевоенного американского общества, а его иствикских ведьм – без Салема и его судов, прошедших, правда, несколько ранее. Они, может, и не очень похожи на салемских колдуний, но не могут без них существовать. Так было и так есть. «Робинзон Крузо» Даниеля Дефо или «Путешествия Гулливера» Джонатана Свифта могут рассказать нам об отношении британцев к колониализму, расизму, эксплуатации, империализму и тому, что мы сейчас называем «инаковостью», гораздо больше, чем серьезные учебники и исторические трактаты. Обратите внимание, что авторы ни к чему такому не стремились; они, наверное, и сами бы порядком удивились, прочитав эти строки. Но это правда. Иногда история кусает писателя за мягкое место. Энтони Бёрджесс заставляет своих четверых молодых подлецов, Алекса и его друзей, избить старика, возможно, писателя, потом издеваться над писателем и его женой в их же собственном доме, а потом жестоко изнасиловать и избить ее, отчего она умирает. Этот эпизод, возможно, вырос из реального случая: первую жену Бёрджесса избили и, вероятно, изнасиловали четверо рядовых. В его «Силах земных» стареющего писателя, очень похожего на Сомерсета Моэма, избивают уличные хулиганы. Когда сам Бёрджесс уже был в солидных годах, на римской улице его ограбили попрошайки. Никогда не угадаешь, что припасает для тебя история.