Кадис - [39]
Кроме того, на улице Анча больше, чем в любом другом месте Испании, издавались и распространялись различные печатные листки и списки, которыми в ту пору питалось общественное мнение. Именно там впервые получали гласность как раздоры литераторов, так и разногласия политических вождей, как эпиграммы, так и диатрибы[92], как язвительные анекдоты, так и карикатуры. На улице Анча из уст в уста передавались разящие стихи Арриасы и желчные диатрибы Кампани против Кинтаны.
Здесь появились на свет безобидные газетные листки, эти бабочки-однодневки, рождавшиеся под первыми лучами свободы печати в ее предрассветных сумерках. Они назывались: «Политический ревизор», «Американский телеграф», «Листок», «Газета регентства», «Испанский Робеспьер», «Друг законов», «Главный цензор», «Вечерняя газета», «Испанская пчела», «Домовой кофеен», «Главный прокурор нации и короля». Среди них встречались и монархические листки врагов реформы, и либеральные издания поборников конституции.
Здесь же происходили первые диспуты, которые легли в основу двух знаменитых в свое время сочинений «Учебного словаря»[93] и «Критически-шутовского словаря», положивших начало распре, перешедшей в конце века в яростную драку между двумя фанатическими течениями[94]; итак, борьба эта ведется издавна, и пока что ей не видно ни конца ни края.
Словом, на улице Анча встречались все патриоты и фанатики тех времен; там можно было наблюдать трогательную наивность той эпохи, неугомонную жажду новостей, изменчивое испанское тщеславие, проникнутое героическим духом, искренность, остроумие, фанфаронство, а рядом – скромную и молчаливую добродетель. В общем, улица Анча была своего рода залом заседаний с некоторыми чертами, присущими бирже, она заменяла собой атеней[95], кружок собеседников, собрание, а также и клуб.
Приезжий, который впервые появился бы на улице Анча и прошел по ней от улицы Вероники до площади Сан-Антонио, мог бы подумать, что попал в столицу мирной, благополучной страны, не будь наш город наводнен военными в самых разнообразных и живописных мундирах. Наряды женщин отличались вызывающей роскошью, что происходило не только из стремления выказать спокойствие перед угрозой французского вторжения, но еще и по той причине, что Кадис в ту пору чрезвычайно разбогател, став хранителем сокровищ обеих Индий. Почти все петиметры и представители беззаботной золотой молодежи из аристократии и высших торговых кругов записались добровольцами в отряды, которые формировались в феврале 1810 года. Тщеславная жажда щеголять в пышном мундире стала истинной благодатью для местных портных и портних, которые не упустили случая во всю ширь развернуть свои дарования. Поэтому военные прогуливались по Кадису, разодетые в пух и прах.
Должен заметить, что их поведение было проникнуто высоким воинским духом во всех трудных и рискованных делах во время осады; но самые блестящие победы ожидали их на улице Анча среди девушек, замужних женщин и вдовушек.
Добровольцы четырех линейных батальонов назывались «попугаями» по красному цвету своих мундиров. Значительно проще была форма батальонов легкой пехоты; их называли «патронташниками» по кожаному поясу, в котором они носили патроны. Другие – любители зеленого цвета – звались «зеленщиками»; впрочем, существует мнение, будто свое прозвище они получили как жители Пуэрта-де-Тьерра и других предместий Кадиса, где произрастают овощи. Носильщики и ремесленники входили в артиллерийский полк, и так как для своей формы они выбрали цвета лиловый, красный и зеленый, сочетание которых напоминало епископское облачение, их так и прозвали «епископами», причем эта кличка сохранилась за ними на все время войны. Пехотинцы, более скромные, одетые в простые костюмы незатейливого покроя, стали известны под кличкой «петрушки», а серьезных и важных бойцов городского ополчения окрестили «индюками» за их черный мундир с алым воротником. В общем, все отряды получили самые неожиданные наименования, и даже отряд, сформированный из польских перебежчиков[96], звался не польским, а «полякским».
Все эти бесчисленные «попугаи», «епископы», «петрушки» и «индюки» в свободные от службы часы высыпали на улицу Анча и площадь Сан-Антонио, называвшуюся в ту пору «Дамским заливом»; служба в Кадисе была вообще менее тягостной и опасной, чем в Сарагосе.
Их разноцветные мундиры вместе с формой наших и английских регулярных частей составляли самую веселую и пеструю смесь, какую только можно вообразить; добавьте к этому, что дамы отказались от черных туалетов и выходили на прогулку в нарядных платьях из белого, желтого и розового атласа, набросив на голову белую или черную мантилью и приколов к волосам, за неимением цветов, ленты цвета государственного флага и кокарды, – и вы сможете сами судить, до чего прекрасна была улица Анча; ведь если бы даже она обезлюдела, покинутая оживленной праздничной толпой, то и тогда, благодаря своим великолепным домам с разукрашенными балконами и цветными стеклами, она выглядела бы красивее всех улиц в наших южных городах.
