Кадис - [40]

Итак, на улице Анча меня, как обычно, встретили знакомые лица и оглушил шум голосов. Все спешили поделиться друг с другом впечатлениями дня:

– Слыхали, что пишет сегодня «Торговая газета»?

– Как же, она называет злодеями всех сторонников реформ и предвещает близкий час расплаты, когда епископ де Оренсе наденет кандалы на тех негодяев, которые грозят ему судом за отказ принести присягу.

– Однако эта «Торговая газета», враг свободы печати, дает волю языку.

– Зато как здорово отчитал ее сегодня «Листок»! Он пишет: «Для церковных крыс, противников света и разума, нет в мире лучшего освещения, чем костры инквизиции».

– Еще больше ей попало от «Испанского Робеспьера», который заявил: «Рухнет ветхое здание романо-мавританской готики, а его попечители останутся у разбитого корыта, – эти совы, эти нетопыри, эти зловредные мошки, которые…

…гасят лампы и масло пьют».

– Теперь посмотрим, что пишет «Листочек».

Из кармана на свет божий появился влажный от типографской краски куцый газетный листок, своего рода придаток к большому «Листку», его юный потомок, повествующий о событиях в кортесах.

– «После выступавшего со своим обычным красноречием сеньора Аргуэльеса воздух внезапно огласился телячьим мычанием: это Остоласе взбрело в голову – под смех трибун, под гам и шум галерки – защищать толстопузых ханжей и лиходеев, живущих за счет церковных доходов».

– Право, он еще слишком снисходителен к ним.

– Нас они обзывают еретиками и тупоголовыми.

– Сил нет терпеть эту сволочь! Пора поставить виселицу в «Дамском заливе» и вздернуть всю свору, начиная с попов и кончая знатью.

– Дайте сперва расправиться с Сультом[97], а уж потом мы, «патронташники», наведем такой порядок в Испании, что любо будет смотреть. Слыхали что-нибудь о лорде Грее?

– Он где-то около Бадахоса.

– Массена[98] отступает из Португалии.

– Французы оставили Кампо-Майор.

– Кастаньос вот-вот встретится с Веллингтоном.

– Сеньора донья Флора де Сисньега, разрешите пожелать вам всяческих благ.

– Вам также, сеньоры «попугаи», и вам, лорд Грей. Доброго здоровья, сеньор де Арасели, весьма сожалею, что вас так трудно заполучить к себе в дом.

Одновременно с доньей Флорой передо мной вырос лорд Грей.

В голосе доньи Флоры я, к своему большому удовольствию, уловил укор. Обмениваясь приятными словами и всевозможными любезностями, мы пошли следом за дамой, словно свита ее придворных.

– Сеньоры, – сказала донья Флора, – свобода печати доставит нам немало огорчений. Вы видели, как «Политический ревизор» вмешивается в мои дела и позволяет себе судить и рядить, бывают ли у меня на приемах философы и якобинцы. Можно подумать, что в числе моих друзей найдется хоть один, кто не заслуживает глубочайшего уважения. Правда, бессовестные газетчики не посмели назвать моего имени, но всем и без того понятно, в кого направлены их стрелы.

– Сеньора, – отозвался один из «попугаев», – свобода печати, как сказал в кортесах Аргуэльес, таит в себе немало яда, но в ней же вы найдете и противоядие. «Политический ревизор» намекает? Отплатим ему той же монетой, только забросаем его не мелкими орешками, а тыквами, начиненными не холодным свинцом, как ядра Вильянтруа, а огнем и картечью, как наши.

– Что вы хотите этим сказать, мой друг?

– А то, что в нашем распоряжении имеются «Испанский Робеспьер», «Домовой кофеен» и плутишка «Листочек», – они уж позаботятся о том, чтобы воздать должное церковным крысам.

– Будьте уверены, сеньора донья Флора, – сказал «епископ», – что стрела вылетела из гостиной Пакиты[99] Ларреа, супруги сеньора Беля де Фабер.

– А что, если написать острую и злую сатиру на вечера в этом доме, высмеяв всех его участников, и послать стихи в редакцию «Робеспьера»? – предложил «индюк».

– Возникнут разговоры, будто бы такая сатира родилась в моей гостиной, а мне это нежелательно, – сказала донья Флора. – Мое правило – жить со всеми в мире. Я собираю у себя почтенных и рассудительных людей, чтобы приятно провести вечер, а не затем, чтобы плести интриги и козни.

– Надо отстаивать наше право собирать у себя общество по душе, – сказал то ли «епископ», то ли «зеленщик», теперь уж не припомню.

– В траншеях и то легче дышится, – отозвалась донья Флора. – Я не хочу ссориться с Пакитой Ларреа, но если она принимает у себя всяких Вальенте, Остоласу, Тенрейро, Морро[100] и Боруля, то у меня, по счастью, бывают Аргуэльес, Торено и Кинтана, и мой выбор пал на них не потому, что они зовутся либералами, а просто у нас общие взгляды на жизнь.

– Не лишайте нас удовольствия и разрешите сочинить хотя бы куплеты в честь приемов у Пакиты Ларреа, – взмолился «петрушка».

– Нет, нет, сеньор «петрушка», – возразила донья Флора, – умерьте свой пыл, я вижу, пресловутая свобода печати превратилась в бич Божий, карающий нас за наши прегрешения, как говорит сеньор Конгосто.

Должен заметить, что донья Франсиска Ларреа, супруга почтенного и образованного немца Бёля де Фабер, была, подобно своему мужу, весьма начитанной женщиной, глубоко чувствовавшей прелесть кастильского языка. У этой четы родилась дочь Сесилия Бёль[101], выдающаяся писательница, которая дала нам прекрасные правдивые картины обычаев Андалузии; ее книги по справедливости получили признание как в Испании, так и за ее пределами.