Кадис - [38]

– Я должен убить его, или пусть он убьет меня.

– Нет, вы убьете его. Бедняга Куррито Баэс!

– Да, я убью его, я убью его! – вопил я в бешенстве и стучал кулаком по груди лорда Грея. – Вы чувствуете, как мир пляшет под нашими ногами? Вот море хлынуло в окно. Бросимся вместе в морскую пучину – и всему конец.

– Броситься в море? Нет, – сказал англичанин, – я ведь тоже люблю.

Несмотря на одурь, охватившую мой мозг, я стал с жадным вниманием ловить его слова.

– Да, я тоже люблю, – продолжал он. – Моя любовь – глубокая тайна, она, как жемчужина, скрытая в раковине, лежащей на дне моря. Я ни к кому ее не ревную, ведь ее сердце безраздельно принадлежит мне одному. Я только ревниво оберегаю ее от чужих взглядов. Я готов смертельно возненавидеть каждого, кто посмеет проникнуть в мою тайну и открыть ее другому. Я скорее вырву свой язык, чем произнесу вслух ее имя. Ее имя, дом, семья – все облечено тайной. Я забыл сказать вам, что История пожелала придать волшебную прелесть моей любви, – семнадцать веков тирании, религиозного фанатизма, войн, договоров, дарованных свыше привилегий – все противится тому, чтобы она стала моей. Мне предстоит смести с лица земли башни гордости и крепости фанатизма, насмеяться над спесью сотен семейств, гордящихся тем, что они ведут свой род от короля-убийцы Генриха Второго[89] и распутной королевы Урраки Кастильской[90], отколотить палкой сотню монахов, угостить плеткой сотню дуэний, осквернить дом, украшенный дворянскими гербами, и даже нарушить покой гробниц и святость храма, ежели ее укроют за его вратами.

– Вы собираетесь похитить девушку, милорд? – спросил я в краткий миг внезапного просветления.

– Да, я выкраду ее и отвезу в свой замок на Мальту. Я просил предоставить мне английский корабль.

Внезапная дрожь пробежала по моему телу; казалось, затемненное сознание делает неслыханные усилия, чтобы вернуть себе утраченную ясность.

– Лорд Грей, – сказал я, – мы друзья. Вы можете на меня положиться. Я помогу вам в этом деле, ведь, к сожалению, его нелегко осуществить.

– Да, нелегко… увидим, – ответил он, с жадностью глотая вино. – А я помогу вам убить Куррито Баэса.

– Да, я убью его, хотя бы у него была тысяча жизней. Но позвольте в благодарность за услугу предложить вам свою помощь, чтобы похитить девушку и насмеяться над семнадцатью веками войн, договоров, привилегий, фанатизма, религии и тирании.

– Прекрасно, друг мой Габриэль, вашу руку! Да здравствует недоступное! Добиться того, что недоступно, – вот единственная истинная радость.

– Посвятите меня в вашу тайну, милорд.

– Хорошо.

– Я убью моего недруга.

– И очень скоро. Дайте вашу руку.

– Вот она.

– А теперь идем, – сказал лорд Грей в апогее своего бреда.

– Куда?

– В мир.

– Мир рухнул, он больше не существует, – ответил я.

– Мы снова его создадим. Однажды вдребезги разбилась этрусская ваза, которую я купил в Неаполе. Я собрал один за другим все осколки, и мне удалось склеить их… О, моя возлюбленная! Где ты, почему я тебя не вижу? Музыка, аромат цветов – все говорит мне, что ты недалеко. Сеньор де Арасели, вы слышите музыку?

– Да, чарующие звуки, – ответил я, и мне в самом деле казалось, что я их слышу.

– Она приближается, вся окутанная облаком. Видите ли вы ослепительный свет, заливающий комнату?

– Да, вижу.

– Моя возлюбленная пришла, сеньор де Арасели, вот она входит, она уже здесь.

Я оглянулся и увидел ее: она стояла на пороге в сиянии золотистого света, прозрачная, как мансанилья и херес, который мы пили. Я попытался встать, но тело вдруг налилось свинцом, а голова – тяжелее горы – упала мне на руки, скрещенные на столе, и я потерял всякое представление о жизни.

XVI

Сознание, все еще затуманенное, медленно возвращалось ко мне, когда раздался голос Поэнко. Он-то и дал мне знать, что мир все еще существует. Лорд Грей исчез. Я пришел в себя и понял, что я глупец; впрочем, чувство стыда, вызванное воспоминанием о моем недостойном поведении, пришло позднее. Жгучего стыда! Долгое время я не мог простить себе этой позорной слабости.

Но, как говорят историки, набросим покров на злосчастное происшествие и вернемся к нашему повествованию.

После той ночи служба надолго приковала меня к Матагорде и Кортадуре и лишила возможности совершать наезды в Кадис, которые доставляли мне то радость, то безграничную печаль. Наконец наступила передышка, и я поспешил на улицу Анча с намерением на месте решить, как мне быть дальше.

В обычное время улица Анча служила местом сборища любопытствующих зевак, веселых бездельников, лгунов, охотников до сплетен и прочих праздношатающихся. Здесь прохаживались – зимой в полдень, а летом под вечер – куртизанки, петиметры, аббаты, влюбленные, не было недостатка в разных приключениях, и частенько разыгрывались сценки, которые так живо изобразил дон Хуан дель Кастильо в своих городских сайнете, не менее остроумных и правдивых, чем его народные интермедии из жизни махо.

Но в 1811 году, после того как кортесы обосновались в Кадисе, улица Анча превратилась не только в излюбленное место прогулок, она – да будет мне позволено подобное сравнение – стала сердцем Испании. Сюда быстрее всего доходили вести о войне, о победах и поражениях, о планах и указах нашего правительства и распоряжениях «чужака»