К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама - [94]
Думается, что в этом примере механизм работы с идиоматическим языковым планом дал сбой. Хотя мы, если можно так выразиться, способны восстановить семантические интенции стихотворения, исключительно логизированному прочтению оно не поддается (что не мешает ему казаться интуитивно понятным). В пользу нарушения работы отлаженного механизма свидетельствует и тот факт, что сгущение фразеологического плана происходит в самом конце текста. Как мы помним, в других приведенных выше примерах ситуация была обратной: идиоматический план языка обширно вводился и сильно перерабатывался в начале, а дальше стихотворение развивалось на основе уже заданной «вторичной» семантики (ср. «В огромном омуте…», «Вооруженный зреньем…», «Солдата…»). Здесь же смысловой взрыв происходит в конце, и он как таковой нуждается в отдельной интерпретации, и он же вынуждает переосмыслить лексический и смысловой ряд предшествующих строф.
ПРОМЕЖУТОЧНЫЕ ВЫВОДЫ I I
В этом разделе книги мы проанализировали, каким образом фразеологический план языка определяет семантику стихотворений Мандельштама. Отталкиваясь от «готовых» языковых элементов, поэт сдвигает и переосмысляет их семантику и с помощью возникающих в результате такой переработки образов выстраивает то или иное стихотворение. Не случайно в рассмотренных примерах сгущение фразеологии обнаруживается в начале текста (за исключением стихов «Пароходик с петухами…», в которых отлаженный механизм сбоит).
Кроме того, ряд проанализированных случаев демонстрирует, что подчас самые темные фрагменты поэтического текста Мандельштама (например, фрагменты «Солдата…») прежде всего мотивированы языком и именно благодаря обращению к общеязыковому плану получают, как кажется, непротиворечивую интерпретацию.
Думается, что завязанность поэтики Мандельштама на языковой узус потенциально позволяет пересмотреть роль интертекстуальных построений в изучении творческого наследия поэта. Так, своего рода методологическая пресуппозиция, сформированная в доминирующем интерпретативном сообществе [Fish 1980: 171–173] исследователей – в любом непонятном месте ищи подтекст, – в свете работы Мандельштама с идиоматикой проявляет свою несостоятельность. По нашему убеждению, любое непонятное место того или иного стихотворения в первую очередь требует языкового объяснения. Во многих случаях именно такое лингвистическое толкование проясняет семантику высказывания, и необходимость в интертекстуальном плане, полностью определяющем смысл стихотворения, просто отпадает.
Конечно, это не означает, что интертекстуальный план не важен для Мандельштама, однако позволяет подчеркнуть, что в большинстве случаев претексты и реминисценции связаны с ассоциативным полем того или иного стихотворения, но никак не формируют его смысл, не «шифруют» его.
Думается, что языковой подход, таким образом, дает возможность исправить сложившийся в мандельштамоведении дисбаланс. Вместо великого шифратора литературных текстов, действующего как еще не созданный квантовый компьютер, который неясно для кого и для чего формирует такие высказывания, смысл которых без знания традиции не поддается пониманию, Мандельшам предстает поэтом, ориентированным на язык и смысл.
В самом деле, хотя его читатель, по-видимому, должен обладать некоторыми минимальными культурными и энциклопедическими познаниями для адекватного восприятия стихов, Мандельштам не отбирает читателей по принципу их эрудиции и начитанности в мировой литературе. Нет сомнений в том, что искушенный знаток и условно простой любитель поэзии по-разному прочтут один и тот же текст и он вызовет у них разные литературные ассоциации. Однако литературные ассоциации не гарантируют понимания смысла текста, более того, как показывают некоторые статьи, наоборот, они часто его затемняют (особенно если исходить из того, что без таких ассоциаций смысл текста не поддается формализации).
Установка Мандельштама прежде всего на язык в подлинном смысле слова демократична. Любитель поэзии может получать удовольствие от сложных семантических эффектов, не стараясь их структурировать и развернуто объяснить. Более требовательный читатель может пойти по пути толкования сложного смысла, и стихи Мандельштама открыты и такому подходу. В обоих случаях, однако, от читателя требуется то, чем он в большей или меньшей степени наделен с детства, – чувство языка.
Интерпретация полученных результатов
Хотя описанные выше механизмы работы поэта с фразеологией, как кажется, интересны сами по себе, необходимо проанализировать, чтó наше исследование может объяснить помимо взаимодействия поэтики Мандельштама с идиоматическим планом русского языка. В этом разделе мы сосредоточимся на трех ключевых вопросах: что полученные результаты значат для понимания творчества Мандельштама? Как они соотносятся с поэтическим контекстом? Как рассмотренный нами механизм дает возможность интерпретировать мало исследованную проблему рецепции стихов поэта? Соответственно, эта часть работы делится на три раздела. Сразу оговоримся, что разделы эти неравноценны как по смыслу, так и по объему: если первый коротко подводит итоги, суммируя уже высказанные в работе замечания и соображения, то второй лишь предварительно намечает возможные пути сопоставления одного из аспектов поэтики Мандельштама с контекстом эпохи. Третий раздел предстает самым спорным и предлагает теоретическое осмысление восприятия стихов Мандельштама.
В статье анализируется одна из ключевых характеристик поэтики научной фантастики американской Новой волны — «приключения духа» в иллюзорном, неподлинном мире.
Эмма Смит, профессор Оксфордского университета, представляет Шекспира как провокационного и по-прежнему современного драматурга и объясняет, что делает его произведения актуальными по сей день. Каждая глава в книге посвящена отдельной пьесе и рассматривает ее в особом ключе. Самая почитаемая фигура английской классики предстает в новом, удивительно вдохновляющем свете. На русском языке публикуется впервые.
Нобелевская лекция лауреата 1998 года, португальского писателя Жозе Сарамаго.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.
Настоящая книга является первой попыткой создания всеобъемлющей истории русской литературной критики и теории начиная с 1917 года вплоть до постсоветского периода. Ее авторы — коллектив ведущих отечественных и зарубежных историков русской литературы. В книге впервые рассматриваются все основные теории и направления в советской, эмигрантской и постсоветской критике в их взаимосвязях. Рассматривая динамику литературной критики и теории в трех основных сферах — политической, интеллектуальной и институциональной — авторы сосредоточивают внимание на развитии и структуре русской литературной критики, ее изменяющихся функциях и дискурсе.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.