К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама - [88]
На анатомическое значение слово шов (ср.: костный шов) накладывается эпитет, характерный для слова шов в контексте рукоделия, – чистый шов (ср.: «Как вышел хорошо и чисто / Тобою проведенный шов»; В. Ходасевич, «Без слов»). См. далее развитие этой темы: шитый чепец. Эта строка также развивает ряд рекурсивных образов стихотворения.
Слово купол, в строке отнесенное к черепу, актуализирует выражение звездный купол [Семенко 1997: 102]. Семантика небесного пространства проявляется через несколько строк: «Звездным рубчиком шитый чепец». Актуализация выражения, таким образом, позволяет сопоставить развитие черепа и вселенную.
Точно так же сопоставлению черепа и вселенной способствует глагол ясниться. Его значение ‘делаться ясным, светлым’ производно от значения прилагательного ясный. Ясный, в свою очередь, в устойчивых языковых выражениях также может соединять человеческий и природный планы. Так, небо и голова (помимо того, что оба эти понятия иносказательно могут обозначаться словом купол) в языке объединены коллокациями ясное небо и ясная голова (об уме человека, способного хорошо мыслить и быстро понимать). Глагол ясниться, таким образом, делает семантический план строки еще более связанным. Возможно, под влиянием коллокации ясная голова в строке возникает и слово понимающий.
Череп способен пениться мыслью, потому что эта метафора основана на выражениях, сопоставляющих мысль и интенсивный процесс нагрева жидкости, ср.: мысли кипят, мысль бурлит и т. п.
Словосочетание чаша чаш построено по аналогии с известными библеизмами – Песнь песней, Царь царей, Святая святых и др., в которых семантика превосходной степени лаконично выражена с помощью грамматической конструкции.
Отчизна отчизне. По мысли Ф. Б. Успенского, «невольно возникает <…> мысль о родстве конструкции отчизна отчизне с традиционной формулой Pater patriae „отец отечества“» [Успенский Ф. 2014: 78]. Семантически измененная конструкция отчасти проявляется в слове отец в конце фрагмента: «Шекспира отец» [Семенко 1997: 102].
В этой строке продолжается соединение образа черепа с понятиями, связанными с темой шитья. Неровный черепной шов сравнивается с рубчиком, выпуклыми полосками на ткани. Этот рубчик как бы образован из звезд: так подчеркивается космическое, возвышенное происхождение человеческого черепа.
Фраза отталкивается от идиоматики европейских языков, в которых русскоязычное выражение родиться в рубашке / сорочке, сообщающее о везучести человека, называется чепчиком счастья. В русских говорах XIX века на месте рубашки / сорочки фиксировался, впрочем, и чепец (см.: [Успенский Ф. 2014: 28–29 и сл.]).
Первая часть строки – ясность ясеневая – по всей вероятности, отталкивается от разговорного выражения яснее ясного и, как и приведенное выражение, означает ‘предельную степень понятности’, ‘очевидность’. Сема первого слова фраземы – сема ‘ясности / понятности’ – остается, но выражается существительным (ясность), а значение второго элемента разговорной конструкции меняется – вместо однокоренного слова в строке находится прежде всего созвучное. Интересно, однако, что Мандельштам мог его воспринимать как однокоренное, так как в «Словаре…» Даля ясень толкуется в гнезде «ясный». В таком случае и яснее ясного, и ясность ясеневая предстают не только выражениями с одинаковым смыслом, но и этимологическими фигурами (figura etymologica).
Этимологизируя разговорную конструкцию, Мандельштам придумал словосочетание, содержащее два смысловых компонента: ‘понятность’ и ‘качество дерева’. Это позволяет объяснить вторую часть строки. Зоркость яворовая – не что иное, как синонимическая перифраза ясности ясеневой (явор – это вид клена). Таким образом, в этой строке мы сталкиваемся с двойным модифицирующим «переводом» разговорного выражения.
Как уже отмечалось исследователями, строка актуализирует термин красное смещение звезд [Семенко 1997: 105; Ронен 2002: 108]. Однако стоит обратить внимание на то, что в контексте темы зрения краснота может быть воспринята и в буквальном смысле. И ясность ясеневая, и зоркость яворовая однозначно встраиваются в ряд «глазных» образов стихотворения (см. выше), вызывая в памяти житейскую ситуацию – покраснение глаз (уточнение чуть-чуть прибавляет разговорности), см. коллокацию красные / покрасневшие глаза. Характеристика, связанная с глазами, здесь кажется не случайной – в следующем двустишии появляются оба неба в лексическом окружении, свойственном описанию глаз / взгляда. Так проявляется неопределенность субъекта и рекурсивность действия: зоркость (свойство глаз) мчится в свой дом, то есть либо в глаза, светящиеся тусклым огнем (подробнее см. в следующем комментарии), либо, наоборот, из глаз в небо.
