К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама - [45]
Этих примеров в стихах Мандельштама совсем мало, но среди них, думается, есть примечательные образцы.
«И боги не ведают – что он возьмет» («„Мороженно!“ Солнце. Воздушный бисквит…», 1914). По наблюдению М. Л. Гаспарова, в выражении боги не ведают можно увидеть идиому бог весть [Гаспаров М. 2001: 618], хотя, возможно, ближе здесь оказывается разговорное выражение бог его знает, переведенное поэтом в высокий стиль и употребленное в антонимическом смысле.
«Веницейской жизни, мрачной и бесплодной / Для меня значение светло» (1920). Светлое значение, по всей вероятности, контрастно основывается на выражениях, в которых смысл чего-либо соотносится с темнотой; ср. темный смысл, темные речи и т. п. Ср. в том же стихотворении: «Все проходит. Истина темна».
«Я знаю, с каждым днем слабеет жизни выдох» («1 января 1924»). В основе этого образа лежит переосмысление коллокаций, в которых жизнь соединена с дыханием, ср. вдохнуть жизнь, дыхание жизни и т. п. В них, как правило, жизнь связывается с вдохом, здесь же проявляется антонимическая замена.
«Черноречивое молчание в работе» («Чернозем», 1935). Б. А. Успенский обратил внимание на то, что в этой строке слово черноречивое замещает слово красноречивое [Успенский Б. 1996: 315]. В самом деле, отталкиваясь от идиомы красноречивое молчание, поэт по контрасту превращает цвет молчания в такой, который в большей степени согласуется с земельными работами.
«Стук дятла сбросил с плеч. Прыжок. И я в уме» («Стансы», 1935). Последняя фраза строится на антитетическом осмыслении идиомы быть не в своем уме (конструкция в уме в узусе возможна разве что в вопросительных предложениях, ср.: ты в своем уме?)[45].
«И быть хозяином объятной / Семипалатной простоты» («Пластинкой тоненькой жиллета…», 1936). Объятная простота состоит из ряда замен. Во-первых, в контексте стихотворения простота предстает заменой слова простор. Во-вторых, объятный появляется как антоним слова необъятный, связанного, очевидно, с идиомой необъятный простор.
«Жалея ствол, жалея сил» («Сосновой рощицы закон…», 1936). Словосочетание жалея сил, скорее всего, возникает как переосмысление идиомы не жалея сил. По-видимому, грамматически в жалея сил обнаруживается сдвиг, в разговорной речи в таком контексте выражение было бы представлено как жалея силу / силы, и форма сил подчеркивает связь с идиомой.
«И, спотыкаясь, мертвый воздух ем» («Куда мне деться в этом январе?..», 1937). Поедание воздуха по контрасту переосмысляет выражение пить воздух, которое встречается как в языковом узусе и литературных текстах, так и частотно в стихах Мандельштама.
«Вооруженный зреньем узких ос» (1937). Смысл этого высказывания противопоставлен смыслу идиомы видно невооруженным глазом / взглядом, которая в строке антитетически переосмысляется и модифицируется (глаз/взгляд заменяется на синомически близкое зренье).
В порядке исключения приведем еще один пример, который строится не только на антонимии, но в котором ее важно подчеркнуть: «И приниженный гений могил» («Стихи о неизвестном солдате», 1937). Словосочетание приниженный гений антитетически переосмысляет литературную коллокацию высокий гений[46]. О других языковых эффектах этой строки см. в следующем разделе.
В большей степени в творчестве Мандельштама распространен принцип синонимических замен, к которому мы и переходим.
4.2.1.2. Синонимические замены
В этой ячейке классификации представлены случаи, в которых идиома / коллокация АБ выражена в тексте как Аб, где б – либо синоним Б, либо слово, находящееся в семантической близости с Б (то есть является своего рода окказиональным синонимом). Иными словами, речь идет о близких по смыслу выражениях, в которых, однако, благодаря изменениям в самом широком смысле чаще всего исчезает фразеологическое значение (разумеется, случаи с коллокациями не такие яркие, как с идиомами, но мы сочли возможным не выделять их в отдельную группу).
В отличие от группы 2, где представлены модифицированные фразеологизмы, в данной группе идиоматический смысл в подавляющем большинстве примеров не считывается, во всяком случае, не всегда воспринимается как очевидный (хотя, по всей вероятности, для некоторых читателей отдельные кейсы уместнее бы смотрелись в группе 2).
Примеры рассматриваются в хронологическом порядке, однако сложные случаи приводятся отдельно, в следующем разделе.
«На перекрестке удивленных глаз» («Мой тихий сон, мой сон ежеминутный…», 1908) – видимо, словосочетание на перекрестке глаз основано на коллокации скреститься взорами / взглядами (с простой синонимической заменой взоры / глаза и трансформацией глагола скреститься в однокоренное существительное перекресток). Из-за такой модификации к семантике этого выражения добавляется пространственная визуализация перекрестка.
«Как в ожидании вина / Пустые зыблются кристаллы» («В просторах сумеречной залы…», 1909). Пустые кристаллы, очевидно, заменяют коллокацию пустые бокалы. Замена бокалов на кристаллы, в свою очередь, может быть мотивирована частотным для бокалов эпитетом – хрустальные.
«Довольно огненных страниц / Уж перевернуто веками!» («Под грозовыми облаками…», 1910).
Талантливый драматург, романист, эссеист и поэт Оскар Уайльд был блестящим собеседником, о чем свидетельствовали многие его современники, и обладал неподражаемым чувством юмора, которое не изменило ему даже в самый тяжелый период жизни, когда он оказался в тюрьме. Мерлин Холланд, внук и биограф Уайльда, воссоздает стиль общения своего гениального деда так убедительно, как если бы побеседовал с ним на самом деле. С предисловием актера, режиссера и писателя Саймона Кэллоу, командора ордена Британской империи.* * * «Жизнь Оскара Уайльда имеет все признаки фейерверка: сначала возбужденное ожидание, затем эффектное шоу, потом оглушительный взрыв, падение — и тишина.
Проза И. А. Бунина представлена в монографии как художественно-философское единство. Исследуются онтология и аксиология бунинского мира. Произведения художника рассматриваются в диалогах с русской классикой, в многообразии жанровых и повествовательных стратегий. Книга предназначена для научного гуманитарного сообщества и для всех, интересующихся творчеством И. А. Бунина и русской литературой.
Владимир Сорокин — один из самых ярких представителей русского постмодернизма, тексты которого часто вызывают бурную читательскую и критическую реакцию из-за обилия обеденной лексики, сцен секса и насилия. В своей монографии немецкий русист Дирк Уффельманн впервые анализирует все основные произведения Владимира Сорокина — от «Очереди» и «Романа» до «Метели» и «Теллурии». Автор показывает, как, черпая сюжеты из русской классики XIX века и соцреализма, обращаясь к популярной культуре и националистической риторике, Сорокин остается верен установке на расщепление чужих дискурсов.
Виктор Гюго — имя одновременно знакомое и незнакомое для русского читателя. Автор бестселлеров, известных во всём мире, по которым ставятся популярные мюзиклы и снимаются кинофильмы, и стихов, которые знают только во Франции. Классик мировой литературы, один из самых ярких деятелей XIX столетия, Гюго прожил долгую жизнь, насыщенную невероятными превращениями. Из любимца королевского двора он становился политическим преступником и изгнанником. Из завзятого парижанина — жителем маленького островка. Его биография сама по себе — сюжет для увлекательного романа.
В новую книгу волгоградского литератора вошли заметки о членах местного Союза писателей и повесть «Детский портрет на фоне счастливых и грустных времён», в которой рассказывается о том, как литература формирует чувственный мир ребенка. Книга адресована широкому кругу читателей.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Франция привыкла считать себя интеллектуальным центром мира, местом, где культивируются универсальные ценности разума. Сегодня это представление переживает кризис, и в разных странах появляется все больше публикаций, где исследуются границы, истоки и перспективы французской интеллектуальной культуры, ее место в многообразной мировой культуре мысли и словесного творчества. Настоящая книга составлена из работ такого рода, освещающих статус французского языка в культуре, международную судьбу так называемой «новой французской теории», связь интеллектуальной жизни с политикой, фигуру «интеллектуала» как проводника ценностей разума в повседневном общественном быту.
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.