К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама - [107]
Эти и другие замены, которые мы разбирали в первом разделе работы, свидетельствуют о том, что в стремлении к пониманию происходит поиск аналога высказыванию. Сознание подбирает его путем перебора семантических контекстов отдельных слов и в итоге находит такой аналог, хотя он зачастую сложно формализуем (в случае с наливными рюмочками глаз непонятно, к какому семантическому итогу приходит сознание). Несомненно, в словах, встроенных в поэтическое высказывание, есть дополнительный неформализуемый общий уровень. Подобно гештальту, это «целостная образная структура, несводимая к сумме составляющих ее ощущений» [Соколова 2003: 100]. Однако на более частном уровне – на уровне языка – по всей видимости, сознанием предпринимаются попытки нормализовать высказывание, «перевести» его.
С помощью нашего построения, возможно, объясняется работа того, что принято называть интуитивным пониманием текста. Сложнейшие процессы (которые, безусловно, должны быть исследованы с привлечением нейрокогнитивных методов) мы попытались описать через идиоматику, которая представляется формализуемым посредником между текстом и сознанием читателя. Ясно, что некоторые наши наблюдения, касающиеся конкретных текстов, могут кому-то показаться неубедительными (или наоборот – другие читатели в тех же текстах обнаружат гораздо больше «запакованной» идиоматики). Это тем не менее встраивается в нашу модель: все читают несколько по-разному, в соответствии с индивидуальными особенностями восприятия.
Наконец, по-видимому, именно потому, что сознание при обычном, не исследовательском чтении проскальзывает мимо таких случаев странного употребления языка (основываясь на рассмотренном выше механизме перевода внутри семантических полей), до сих пор не было написано обобщающих работ о языке и фразеологии Мандельштама, притом что во многих пристальных прочтениях мандельштамовских стихов, где сознание филолога «цеплялось» за каждое слово, мы находим множество ценных замечаний по теме нашей книги.
Чрезвычайно заманчиво связать это с результатами эксперимента Н. Филлипс, согласно которым разные типы культурных практик чтения – интенсивное (сосредоточенное) и экстенсивное (расслабленное) – соотносятся с разной активацией определенных участков мозга, что показывает функциональная магнитно-резонансная томография (фМРТ) [Phillips 2015] (краткий пересказ: [Моретти 2016: 223–234]). Хотя эксперимент Моретти и Филлипс нацелен на изучение рецепции романа, а поэтическая речь, как видно из предварительных исследований, выполненных с помощью ай-трэкера, воспринимается в целом более сосредоточенно, чем прозаический текст (притом что существенную роль все равно играют индивидуальные практики восприятия конкретного человека) [Vančová 2014], думается, что базовое различие между интенсивным и экстенсивным чтением актуально и для рецепции поэзии и отчасти позволяет объяснить незамеченность идиоматического пласта в языке поэзии Мандельштама.
Разница между двумя типами чтения кажется интуитивно понятной и, видимо, соотносится с работой сознания в автоматическом режиме и в режиме медленного мышления. См., например, классическое исследование, основанное на этих двух системах (или режимах) мышления, психолога и одного из создателей поведенческой экономической теории Д. Канемана: [Канеман 2017].
Конечно, предложенная нами модель не объясняет всей специфики восприятия мандельштамовских стихов, но, надеемся, выделяет один из ключевых факторов – интуитивную понятность. С ней, как кажется, связан тот факт, что стихи Мандельштама легко запоминаются наизусть и хорошо помнятся в культуре в целом. Обобщая, можно сказать, что язык поэта на уровне явленных в тексте слов часто предстает необычным и удивительным, но на глубинном уровне этот же язык связан с нормативным узусом. Для читателя, таким образом, мандельштамовская лирика оказывается очень сложной и одновременно парадоксальным образом очень естественной. Апеллируя к нерациональным, интуитивным уровням сознания, эта лирика закрепляется в них (запоминается) и вспоминается «наизусть и всуе».
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
ИНФОРМАЦИЯ, СЛОЖНОСТЬ И КОМПЕНСАТОРНЫЕ МЕХАНИЗМЫ ПОЭЗИИ
Как известно, существование поэзии парадоксально в свете теории информации. Напомним рассуждение Ю. М. Лотмана:
Всякий естественный язык не представляет собой свободного от правил, то есть беспорядочного, сочетания составляющих его элементов. На их сочетаемость накладываются определенные ограничения, которые и составляют правила данного языка. Без подобных ограничений язык не может служить коммуникационным целям. Однако одновременно рост накладываемых на язык ограничений, как известно, сопровождается падением его информативности.
В статье анализируется одна из ключевых характеристик поэтики научной фантастики американской Новой волны — «приключения духа» в иллюзорном, неподлинном мире.
Эмма Смит, профессор Оксфордского университета, представляет Шекспира как провокационного и по-прежнему современного драматурга и объясняет, что делает его произведения актуальными по сей день. Каждая глава в книге посвящена отдельной пьесе и рассматривает ее в особом ключе. Самая почитаемая фигура английской классики предстает в новом, удивительно вдохновляющем свете. На русском языке публикуется впервые.
Нобелевская лекция лауреата 1998 года, португальского писателя Жозе Сарамаго.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.
Настоящая книга является первой попыткой создания всеобъемлющей истории русской литературной критики и теории начиная с 1917 года вплоть до постсоветского периода. Ее авторы — коллектив ведущих отечественных и зарубежных историков русской литературы. В книге впервые рассматриваются все основные теории и направления в советской, эмигрантской и постсоветской критике в их взаимосвязях. Рассматривая динамику литературной критики и теории в трех основных сферах — политической, интеллектуальной и институциональной — авторы сосредоточивают внимание на развитии и структуре русской литературной критики, ее изменяющихся функциях и дискурсе.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.