К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама - [105]
Наблюдение за образным восприятием стихов привело Лурию к следующим соображениям: «Особенные трудности он испытывает в поэзии… Вряд ли что-нибудь было труднее для Ш, чем читать стихи и видеть за ними смысл… Многие считают, что поэзия требует своего наглядного мышления. Вряд ли с этим можно согласиться, если вдуматься в это глубже. Поэзия рождает не представления, а смыслы; за образами в ней кроется внутреннее значение, подтекст; нужно абстрагироваться от наглядного образа, чтобы понять ее переносное значение, иначе она не была бы поэзией» [Лурия 2017: 124].
Итак, отступление от принципа визуальности характеризует поэзию модернизма в целом и стихи Мандельштама в частности. Соответственно, и восприятие его стихов основано во многом именно на семантическом переживании языка, которое в некоторых случаях может подкрепляться яркими зрительными образами, однако они не являются обязательными для восприятия. Сказанное подчеркивает важность описанных выше принципов понимания текста и выводит их на первый план.
Оговоримся: мы не утверждаем, что стихи Мандельштама полностью отказываются от визуальной составляющей. По-видимому, полный отказ от нее попросту невозможен. Интересно, что, по наблюдениям ученых, в подавляющем большинстве ситуаций даже ослепшие люди продолжают мыслить, прибегая к визуальным образам, и воспринимают визуальную составляющую одним из ключевых «органов» мышления (см. подробнее с указанием литературы: [Сакс 2014: 234–277]). Вместе с тем даже если придерживаться радикальной позиции, что все в поэзии Мандельштама поддается визуализации, сама визуализация, с нашей точки зрения, будет очень неравномерной и неравнозначной: некоторые строки будут обладать отчетливыми и яркими зрительными коррелятами, тогда как другие будут иметь смутное, неотчетливое, «туманное» зрительное воплощение, и в этих случаях именно семантическое переживание обеспечивает их понимание.
На самом деле отступление о соотношении визуального и семантического в поэзии модернизма связано и с идиоматикой. Существует гипотеза, согласно которой в восприятии идиоматики зрительный компонент играет ключевую роль.
Исследователи, заинтересованные вопросом, как именно идиоматика воспринимается сознанием, провели серию экспериментов. В одном из них [Cacciari, Glucksberg 1995] идиомы сначала путем опроса разделялись на знакомые и редкие, а их семантика – на выводимую из значений составляющих слов (простые идиомы) и не выводимую (сложные). Затем каждого человека из центральной группы испытуемых просили прочесть по очереди 20 разных идиом, повторяя одну и ту же процедуру для каждой: пересказать ее смысл, а потом мысленно визуализировать ее и как можно точнее устно описать возникшую картинку. Полученные результаты были рассортированы по двум группам. В первую вошли образы, основанные на буквальном смысле идиомы, а во вторую – на фразеологическом. Почти 80% мысленных картинок попали в первую группу, и эта пропорция в целом не зависела от количества сложных / простых идиом, включенных в выборки [Cacciari, Glucksberg 1995: 49–50].
В более раннем эксперименте, который упоминают Каччари и Глюксберг, было доказано, что мысленные образы по своей природе не могут множиться и мерцать значениями, как двойственные изображения (гештальт-картинки). С этим авторы связывают результаты своего исследования: умственные изображения конкретны, а идиоматические значения часто представляют собой абстракцию, которую невозможно вообразить, поэтому в умах испытуемых за основу картинки берется конкретная часть идиомы, выраженная в ее лексическом составе [Cacciari, Glucksberg 1995: 51–53].
Хотя эти работы очень интересны и ценны, кажется, что полученные выводы во многом являются искусственными. Как справедливо заметили А. Н. Баранов и Д. О. Добровольский, «прямой опрос в проведенных экспериментах предполагал обращение внимания испытуемого на значения слов, из которых состоит идиома. При обычном употреблении идиом носитель языка не обращается сознательно к значениям слов-компонентов. Иными словами, в экспериментах создавалась искусственная ситуация, не имеющая отношения к реальному употреблению языковых форм» [Баранов, Добровольский 2008: 111].
Понятно, что художественный текст тоже не вполне имеет отношение к реальному использованию языковых форм, так как он не находится в естественном потоке речи. Именно поэтому он может обыгрывать фразеологию, акцентировать ее внутренний лексический состав и актуализировать ее внутреннюю форму (как это, например, происходит в стихах Маяковского, см. выше). Однако у Мандельштама включение идиоматики в текст чаще всего не направлено на визуализацию, а рассчитано на семантическое употребление. Идиоматика служит важнейшим семантическим оператором, поэтому ее (в отличие от того, что требует визуализации, то есть конкретной картинки) можно синонимически варьировать, контаминировать и подвергать разным другим видам обработки.
Как показывают исследования и опыт, носитель языка вполне может опознать модифицированную идиому, особенно если ясна коммуникативная цель обработки. Эта когнитивная способность активизируется в тех случаях, когда новый образ создается на основе «готового», устойчивого выражения [Omazić 2008].
В статье анализируется одна из ключевых характеристик поэтики научной фантастики американской Новой волны — «приключения духа» в иллюзорном, неподлинном мире.
Эмма Смит, профессор Оксфордского университета, представляет Шекспира как провокационного и по-прежнему современного драматурга и объясняет, что делает его произведения актуальными по сей день. Каждая глава в книге посвящена отдельной пьесе и рассматривает ее в особом ключе. Самая почитаемая фигура английской классики предстает в новом, удивительно вдохновляющем свете. На русском языке публикуется впервые.
Нобелевская лекция лауреата 1998 года, португальского писателя Жозе Сарамаго.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.
Настоящая книга является первой попыткой создания всеобъемлющей истории русской литературной критики и теории начиная с 1917 года вплоть до постсоветского периода. Ее авторы — коллектив ведущих отечественных и зарубежных историков русской литературы. В книге впервые рассматриваются все основные теории и направления в советской, эмигрантской и постсоветской критике в их взаимосвязях. Рассматривая динамику литературной критики и теории в трех основных сферах — политической, интеллектуальной и институциональной — авторы сосредоточивают внимание на развитии и структуре русской литературной критики, ее изменяющихся функциях и дискурсе.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.