К последней полуночи (повесть о настоящем Деде Морозе) - [33]

Ты не верил ни в богов, ни в злобных духов. И Новый Год не имел над тобой власти, но и подарков тебе тоже не полагалось. Правда, зачем они, подарки? То, что тебе требовалось, ты забирал сам.

Слава тебе, входящий в сословие людей с двумя мечами. Обращается к твоей милости недостойнейший из недостойнейших. Обращается с просьбишкой, которую исполнить — раз плюнуть. Зачем теперь тебе два меча? Поделись со страждущим. Помоги и ему прорваться к сверкающей цели. Ты должен понять меня. Твои планы тоже казались полнейшей ерундой, но превратились в историю. Ты поставил свою славную подпись остроотточенным клинком. Дай же мне это перо, чтобы и я мог расписаться. Чтобы, взглянув на него, мои недруги призадумались, а стоит ли вставать у меня пути?

Как славно, что всезнайки-японоведы или как их там остались далеко-далеко. Мы с тобой говорим не на языке понятий, а на языке чувств. И если я случайно опозорюсь, обозвав твой великий меч саблей, моя голова не покатится в ближайший овраг.

Впрочем, тут нет даже оврагов…

Только ты и только я. И невидимая ниточка, которая держит эту связь ровно три секунды.

Дай же мне хоть что-нибудь из своих запасов.

О! Я вижу сундучок. Я могу прикоснуться к отполированным временем доскам. Я могу наслаждаться узорами окантовки. И откуда-то я знаю, что ты называл его ёрои карабицу. Я так услышал, и если ошибся, то не гневись. Пианист играет как умеет.

Что же прячется за деревянными стенками? Может быть оги — складной веер, который так легко спрятать и который оборачивается надёжным оружием… для тех, кто постиг искусство им управлять. Нет-нет, дай мне что-нибудь попроще.

Но одно я знаю точно. Умадзура, если она там есть, останется тебе. Я больше не хочу надевать маски. Мне надоел злобный карнавал. И облик Зимнего Снайпера я успел примерить. Ты презрительно кривишься, указывая на мою шубу. Нет, уважаемый, Дед Мороз — это уже не маска. Это уже я сам. Этого не отнять.

И защитную накидку — хоро — тоже примерять не буду. Шуба, которая тебя так насмешила, защитит не хуже. Потому что я верю в неё. Как верю в то, что сейчас разговариваю именно с тобой. С тобой, не верившим в бога, но ставший богом для многих и многих тысяч.

Как там было написано…

„Неважно, веришь ли ты в бога. Важно, верит ли он в тебя“.

Поверь, ну, пожалуйста.

Удели мне внимание на три секунды. Больше не требуется.

И дай, дай же мне поскорее то, чем можно сражаться.

Ага! Ты услышал, сундучок уже у моих ног. Остаётся только нагнуться…

Что? Кто сказал, что три секунды закончились?..

Сундучок заволакивается туманом. Отчаянным рывком я пробиваю доски, не веря, что могу…

Туман. Белый туман скрывает весь мир…

…А потом подул сильный ветер. Такой, что пришлось согнуться, будто перед троном великого владыки.

И передо мной во всей красе предстал Новый Год.

27

К двенадцатой ступеньке

Пришел старик седой,

На первую ступеньку

Встал парень молодой…

Я не могу описать его. Думаю, если бы мне оставалось до полуночи не три, а десять секунд или одна-единственная, он бы выглядел как-то иначе. Может быть, вишней в кадушке, обмотанной сверкающей мишурой. Может быть, заброшенным особняком, украшенным веточками омелы, по которой пляшут огни Святого Эльма. Может быть, скрюченной сосенкой, посреди заснеженной поляны. А так… не приходит на ум ничего определённого.

Помню лишь впечатления, смутные образы, словно стою в темноте и смотрю на ёлку. Высоченную. Какие выставляют в местах народных гуляний. Мигают гирлянды, позволяя цветным огонькам перебегать с места на место. А на верхушке пылает, наливаясь мощью, звезда. Только не кремлёвский рубин, а кусочек льда. Ощущение такое, будто ёлка близко-близко. И вся украшена блестящими игрушками. И ты знаешь точно, что можно стянуть пару-тройку самых красивых, и никто не заметит.

Одуряющий запах хвои заставил глаза слезиться. И я забыл про ёлку. Теперь был только голос. Властный, не терпящий ни малейших возражений. Но тембр звучал настолько притягательно, что я готов был стоять в темноте и часами слушать этот голос. Только бы он звучал, и слова мягко ласкали бы уши. Камень и шёлк, слитые воедино в чём-то, не имеющем аналогов в оставленном до полуночи мире.

— Не забыл условия нашего поединка?

— Нет, конечно же, нет, — ответил я.

— И всё же почту за честь напомнить ещё раз. Время остановилось за три секунды до полуночи, значит, тебе придётся сражаться три раза. Я предстану перед тобой в трёх обличьях. Если во всех поединках победа останется за тобой, то ты выиграл. Если проиграешь хоть один, то плачь — не плачь, а за полночь тебе не шагнуть. Ты знаешь, на что шёл.

Я не мог объяснить его ледяной вежливости. Сейчас время динамичное, не принято его тратить на всяческие изыски и реверансы. Впрочем, смешно рассуждать о времени, которого осталось лишь три секунды.

Затишье перед боем затягивалось. Странно, сейчас нам предстояло решать, кто станет Новым Годом, а кого навечно спишут со счетов. Тем не менее, его лицо излучало искреннее участие. Может, он знал, что у меня не было шансов. Может, ему было просто меня жаль.

Я не собирался отступать! Если отбросить горделивые позывы, я понимал, что отступать некуда. Что три секунды — это даже не призрак жизни, не отблеск, а так… Вдох и выдох. Стало жарко. Руки вспотели от волнения. Поэтому я покрепче сжал зелёную пластмассовую рукоятку невесть откуда объявившегося кинжала.