Израильтянка - [24]

Он хотел узнать о Юлии как можно больше, и не только для целей следствия.

— Жизнь моя довольно однообразна: работа, учеба и ничего больше, ежедневный обход и выписка больных, ночные дежурства и в свободное время подготовка к экзамену.

— Ну, а как личная жизнь? — поинтересовался Роберт невзначай.

— На личную жизнь времени нет, — снова вздохнула Юлия.

Выяснив то, что его больше всего интересовало, Роберт сосредоточился на следствии.

— Такой напряженный график, вероятно, утомляет? — спросил он сочувственно.

— Да, я очень устаю, — пожаловалась Юлия.

— Вот и в утро аварии вы были усталой?

— Еще как! После такого дежурства…

— А что произошло на том дежурстве?

Юлии не слишком-то хотелось посвящать следователя в подробности дела, но назвался груздем — полезай в кузов, и она рассказала о тяжелых больных, о докучливых родственниках и особенно опасной больной девочке Шиле, у которой Юлия чуть не пропустила двустороннюю пневмонию… Неожиданно она заметила, как легко ей рассказывать этому незнакомому человеку, слушавшему с интересом и пониманием. Давным-давно не было у нее собеседника, которому можно было пожаловаться, человека со стороны, а не такого же, как она, врача, от усталости очерствевшего, а следователь смотрел сочувственно и слушал внимательно. Конечно, он делал это по долгу службы, но кто же согласится в наше время выслушать человека бесплатно? Люди выплачивают бешеные гонорары психологам только за то, чтоб их просто выслушали, не давая советов. Ведь как бывает… Крутится мысль какая-то в голове, жалоба какая-то, обида, крутится невысказанная и разбухает, и давит изнутри, как пар в кастрюле-скороварке. Но стоит только выкрикнуть ее кому-то, как давление снижается и спокойнее становится, и место для других мыслей освобождается. В кастрюле-скороварке автоматический клапан для пара есть, а у людей с этим сложнее. Но иногда идешь по улице и видишь, как человек сам с собой разговаривает — автоматический клапан сработал. Идет он и на людей натыкается, словно, не видит ничего, а он и впрямь не видит, потому что внутренним взглядом в свои же глаза смотрит, поэтому и облегчения настоящего не испытывает от такого диалога. Все равно, что на себя в зеркало долго смотреть: кроме нарциссистов, никто от этого удовольствия не получает. Но стоит только с другим человеком своей бедой поделиться, так подлинное избавление наступает. Это еще древние римляне заметили. Dixi et enimam levavi! Сказал и душу облегчил!

Юлия этому в Израиле научилась — душу чужим людям открывать. В России такое неприличным бы посчитали. Там жаловаться не поощряли. Жалость, говорили, унижает человека. Приучали эмоции свои скрывать. Да и кому было жаловаться? Ведь власть-то советская, народная! Как же на нее жаловаться станешь? Антисоветчиной попахивает. Работа тяжелая? — Но это же для общества! Денег мало? — Вещизм! Обложили лозунгами со всех сторон, как волка красными флажками. Вот и мечется больная душа, а выхода не находит. Запрет жаловаться и на бытовой уровень каким-то образом проник. До смешного доходило. Один отец дочке своей жаловаться на боли в животе запретил! И ничего, до взрослых лет дожила…

Но в Израиле жаловаться никто не запрещал, а наоборот, вынуждали на откровенность. Юлию шокировало, как малознакомые люди расспрашивали ее, кто она, да откуда, замужем ли, есть ли дети? Она стеснялась поначалу, но мало-помалу привыкла и поняла, что ничего страшного нет в том, чтобы о себе рассказать и других расспросить. Может, иногда любопытство граничило с отсутствием такта, но чаще происходило от доброго расположения. И все-таки Юлия упустила один важный момент, благодаря которому санитарка в Израиле робости перед врачом не испытывала и знаков уважения не выказывала (в отличие от России), и родственники больных не стеснялись похлопать врача по плечу и назвать милым, не заискивая. Не поняла этого Юлия по одной простой причине, что была она русской и не знала, что евреи к евреям относятся по-свойски, по-родному, будь то премьер-министр или кацав.

И все же очень давно не было у нее человека, которому могла бы она излить душу, пожаловаться на усталость и одиночество, потому что окружали ее такие же, как она, усталые врачи, говорить с которыми было все равно, что смотреть на себя в зеркало.

Пока Юлия рассказывала, у Роберта сложилась простая и даже банальная картина происшествия. Усталая доктор Наталевич возвращалась домой после дежурства и задремала на мгновение, или внимание рассеялось, или задумалась о трудном диагнозе. Вдобавок, накрапывал дождь и ограничивал видимость. Столкновение было неизбежно, и оно произошло. Суд примет во внимание тяжелый рабочий график, навязанный Юлии больницей, пользу, приносимую ею обществу, незапятнанное прошлое и выберет самое легкое из возможных наказаний — лишение водительских прав и условный срок. Доктор Наталевич сможет продолжить работу и искупить вину, спасая больных людей.

— От вас требуется только одно, — сказал он Юлии. — Признать свою вину!

— Но, может быть, я не виновата? В неделю по два раза я возвращаюсь домой после дежурства усталая, но никогда не попадала в аварии.