Изобретатель парейазавров. Палеонтолог В. П. Амалицкий и его галерея - [75]

Шихраны располагались близко к боевой линии, но Гадомского это не смутило. Он ехал сначала смешанным поездом, потом служебным и воинским – на подножках и тормозах. «Хотя простуженный, но всё-таки добрался», – отчитывался он[697]. Хлопоты оказались напрасными: кости уже отправили в Москву, а принадлежали они, видимо, ихтиозавру.

Когда Борисяк вернулся в Петроград, в опустевшем музее его ждала записка от Андрусова. Академик писал, что совершенно извёлся и решил оставить должность директора.

Продержавшись на этом посту в нынешнем году десять месяцев, я дошёл в настоящую минуту до крайнего физического истощения и душевной усталости, не говоря уже о части моей семьи, поэтому, несмотря на серьёзный и даже опасный момент, который теперь переживает Геологический и Минералогический музей, повелительно требуется для меня продолжительный отпуск, после которого я, может быть, могу снова приняться за энергичную работу. В моё отсутствие тем из хранителей, которые соберутся, я надеюсь, хоть бы и в малом числе, придется взять на себя сообща и коллегиально заботу о Музее, директором которого, в моё отсутствие, останется академик С. Ф. Ольденбург [698].

Осенью 1918 года в музее стало совсем невозможно работать. Отапливались сначала две, потом одна комната. Выставочные залы промерзали. «Клей, которым были склеены кости скелетов парейазавров, давал от мороза красивые белые игольчатые щётки кристаллов; но это не шло на пользу экспонатам, так как при раскристаллизации клея кости распадались», – вспоминал палеонтолог Роман Фёдорович Геккер[699].

В музее запретили засиживаться по вечерам, чтобы не включать лампы и не тратить дорогое электричество. Сотрудники работали днём, в основном на подоконниках. Впрочем, и сотрудников почти не осталось.

Северодвинскими делами на добровольной основе занялся Борисяк, он отправлял крестьянам плату за аренду и охрану, в ответ получал письма, словно написанные под копирку: «Здрастуите Алексей Алексеевич. я получил отвашей Милости Денги 700 руб. 6 месяцов. Застарый Гот 4 месеца 1 сентября. Зановой Гот 1920 получили 2 месеца 1 марта и благодарим вас и уведомляем вас что враскопке всё хорошо и Благополучно покудова и шлём ото всех Ефимовцов понискому поклону и желаем вам доброго здравия ивсякого Благополучия вделах вашых»[700].

Положение в стране ухудшалось. Продолжались беспорядки, боевые действия, не хватало продовольствия, люди стали умирать от голода. При Академии создали особую комиссию о положении высшей школы и учёных. Она составляла список убитых, погибших и бедствующих специалистов. Сюда стекались такие сведения: «Профессор Владимир Михайлович Шимкевич. Находится в Петербурге. Весной 1919 г. крайне бедствовал и опух от голода. Из Харькова ему посылали кое-какую провизию в ответ на умоляющие письма о помощи»[701].

Накануне нового года покончил с собой совсем уже пожилой Иностранцев. Ему было 76 лет, вместо шампанского он выпил цианистый калий. Гроб достать не смогли, сколотили ящик из досок. Он получился меньше, чем надо, – ноги Иностранцева пришлось согнуть в коленках, иначе не помещались. На кладбище ящик везли на детских салазках. Не было ни лошадей, ни процессии. Санки везли по сугробам близкие Иностранцева, за ними шли несколько служителей геологического кабинета и пара академиков[702].

Едва не умер приехавший в Петроград Гадомский: заразился сыпным тифом. В Палеонтологическом институте сохранилась небольшая справка о его болезни. На ней две печати. Одна старого дизайна, дореволюционная, насыщенного синего цвета: «Докторъ медицины В. Р. МООРЪ. В. О., 9 линiя, 34». Другая бледная, едва различимая: «Домовый Комитет бедноты. Вас. Остр., Средний просп. д. № 32».

Врач писал: «Сим удостоверяю, что Людвиг Кириллович Гадомский, 44 лет, был болен сыпным тифом и воспалением мозговых оболочек с 6-го февраля по 5-е марта и в данное время ещё очень слаб и раньше 15 апреля заниматься не может».

Комитет бедноты был лаконичнее: Гадомский болел и «лежал у себя на дому»[703].

Несмотря на крайние сложности, коллекцию Амалицкого всё же собирали.

Весной 1919 года в Петроград из Нижнего Новгорода в двух товарных вагонах доставили 113 ящиков с материалами Северо-Двинской галереи и три сундука личных вещей Амалицких.

В 1921 году Амалицкая привезла в Петроград череп двинии и рукописи мужа. Вдову зачислили научным сотрудником в Геологический музей. Кроме того, Академия назначила ей паёк «в память заслуг покойного Амалицкого»[704].

Сложнее было доставить находки, оставленные на раскопе.

В 1921 году в Соколки отправился геолог Н. К. Разумовский. В отчёте он писал, что на севере деньги уже не имеют значения, продукты идут только на обмен, а самой крепкой валютой стали соль, спички и мыло. «В деревнях нельзя издержать ни копейки: всё на обмен. Поэтому, если с собой не привезено никакой „меновой ценности“, рекомендуется закупить в качестве разменной монеты в Котласе хорошей соли», – советовал он[705].

Разумовский обнаружил, что раскоп находится в крайне запущенном состоянии: двери сараев раскрыты, замки украдены. Несколько ящиков стояли вскрытыми, рядом лежали разбитые конкреции. В округе опять появились слухи, будто в ящиках хранится золото. Но главной бедой стали «старухи Вотложемского городка», которые «ломали эти кости в ладанки, веря, что они помогают от „трясовицы“ (малярии)». И ещё экскурсанты растаскивали их по школам