Изобретатель парейазавров. Палеонтолог В. П. Амалицкий и его галерея - [74]

«Мы приступаем к работе и всепокорнейше просим выслать нам заработанные нами деньги за очистку сараев, т. к. нам деньги очень нужны при такой дороговизне, с нетерпением ждём ваших денег», – говорилось в письме[689].

Отправить деньги не получилось: переводы в Кисловодске не принимали. Тысячу рублей от Политехнического института «на похороны» Амалицкая тоже не получила.

В феврале 1918 года она писала Андрусову: «Мы совершенно не получаем ни писем, ни газет из Петрограда и Москвы и кругом нас идут бои» – и просила отправить крестьянам сто рублей за огрёбку снега и сто рублей на помин души Амалицкого. Письмо Андрусов не получил.

Всего вдова отправила в Петроград несколько десятков писем. Дошло только одно, переданное через знакомого; от других остались отпуска, потом осевшие в архиве Академии.

В Кисловодске Амалицкая провела полтора года, работая в аптеке. «Я всё время рвусь отсюда, да уехать нельзя. Кругом нас всё идут бои», – повторяла она почти в каждом письме[690].

Возле Кисловодска шли нескончаемые перестрелки между красными, белыми, бандитами, монархистами и какими-то совсем экзотическими шайками, например Женским карательным отрядом каторжанки Маруси.

Только в 1919 году Амалицкая выбралась отсюда. Она доехала до Ростова-на-Дону, где устроилась препаратором и техником-рисовальщиком сначала в геологический кабинет Донского университета, потом в горный и химический комитеты.

В Петрограде тоже царил хаос. Продовольствия почти не осталось; не хватало дров, печи топили бумагами и книгами. В домах не работала канализация. Электричество и газ стали крайне дорогими и поступали с перебоями. Андрусов писал Вернадскому из Петрограда, что в городе все «истрепались и изголодались до крайности», а из музея началось повальное бегство.

«Я, Владимир Иванович, крепился здесь, сколько мог, и сейчас в Геологическом отделении остался один: все хранители исчезли один за другим и никто не возвращается. Причины бегства были различны, но большею частью в конце концов на продовольственной почве или из-за страха немецкого плена»[691].

Дальше шёл рассказ о пропавших сотрудниках.

О. О. Баклунд гостил в усадьбе родных в Финляндии. Когда началось «красногвардейское владычество», усадьбу разгромили, хозяев убили. Баклунд с женой и дочкой бежал в Швецию, но откуда не мог вернуться в Петроград. За место на корабле с него просили тысячу крон, а проезд через Финляндию закрылся.

И. П. Толмачёв отправился в Сибирь закупать хлеб для военнопленных и застрял в Омске, который заняли легионы чехословаков.

М. В. Баярунас выехал в Персию на нефтяные работы по приглашению Закавказского банка и пропал в Баку, когда там начались погромы.

С. А. Гатуев очутился во Владикавказе, «с оружием в руках» защищал «свою семью и друзей от ингушей», и трудно было сказать, жив ли он. «Вы ведь знаете, что там делается. Характеристикой жизни во Владикавказе может служить надпись в одном из его клубов: „просят употреблять оружие лишь в случае крайней необходимости“», – рассказывал Андрусов[692].

«Мы живём здесь в бедламе. Я решительно не знаю, сплю ли я или бодрствую. Разобрать ничего не могу: мир ли, война ли, мобилизация или демобилизация», – жаловался он[693].

Петроград наводняли слухи. Газеты писали, что немцы подошли к Нарве; прохожие уверяли, что они уже под Гатчиной, а Красная армия (по словам Андрусова, «наскоро навербованная и необученная») разбежалась в разных направлениях.

Весной 1918 года Академия командировала геолога А. А. Борисяка в Нижний Новгород и Соколки, чтобы выяснить, в каком состоянии находятся материалы Амалицкого. Академия запросила у большевицкого правительства 30 тысяч рублей на «северодвинские дела», но ответа не получила. «И едва ли получит», – считал Андрусов[694].

В начале июня Борисяк отправился в дорогу сначала поездом, потом на лошадях и по реке. Еды в провинции оказалось мало, вся страшно дорогая, а ещё везде царила разруха. «Больше недели плыл на пароходе, наслаждался чудесной погодой и видами – и всеми удобствами, лишь в высшей мере загрязнёнными», – писал Борисяк дочери[695].

Пока он добирался до Вологодской губернии, её переименовали в Северо-Двинскую и ввели в ней военное положение.

В Ефимовской Борисяк перезаключил соглашение с крестьянами. Аренду продлили, а также подписали договор на охрану раскопки, инструментов и коллекций. Академия положила крестьянам 1400 рублей жалованья в год. Подписи под бумагой поставили Борисяк и пятеро крестьян: двое неграмотных нарисовали крестики[696].

Сумма аренды при нарастающей инфляции была мизерной. Только на свою поездку Борисяк потратил больше: почти тысячу рублей на проезд и более тысячи на пропитание.

После Соколков он заехал в Нижний Новгород и осмотрел ящики Амалицкого. Они лежали в несколько ярусов в препараторской и «фотографической комнате». В ящиках находились железные подставки под скелеты, книги, негативы (целый ящик), неочищенные конкреции и готовые к монтажу скелеты.

Борисяк узнал, что профессор Артемьев, старый недоброжелатель Амалицкого, грозился выбросить всё это на улицу, чтобы очистить геологический кабинет, но администрация института разрешения не дала. Борисяк заверил администрацию института, что в ближайшее время Академия всё своё имущество заберёт. Здесь же он встретился с бывшим препаратором Гадомским и пообещал устроить его в Геологический музей. Заодно попросил съездить в село Шихраны на Волге, где в карьере нашли какие-то окаменелые позвонки. На расходы выдал 300 рублей.