Изменницы - [9]

– Китти, она его любит!

– Это невозможно! – негодовала я. – Ее мать была сестрой короля Генриха Восьмого, супругой короля Франции! И потом, даже если бы такое было возможно, такие дамы, как Maman, не выходят замуж по любви за своих конюших. – Но уж кому-кому, а мне следовало знать, что любовь способна появиться в самых неожиданных местах; более того, когда ты охвачен любовью, ты не способен рассуждать здраво.

Мне было невыносимо думать о том, что Maman больше не будет при дворе, а станет простолюдинкой миссис Стоукс – и эта мысль проникала мне под кожу, беспокоила, как чесотка. В глубине души я понимала, что должна радоваться ее счастью, но ничего не могла с собой поделать.

– И мы вместе с ней удалимся от двора?

– Не знаю, Китти. Может быть, нас королева не отпустит; ведь я у нее – вроде ручной обезьянки. – Последние слова она произнесла с необычной для себя горечью.

– Мышка! – Я почувствовала прилив любви к сестренке. Обида из-за того, что Maman с ней делится, сразу же прошла, как только я вспомнила, как тяжело живется Мэри. – Пойдем, я незаметно выведу тебя отсюда и уложу спать. Никто не узнает.

– Ой, смотри! – Она приподняла подол моего платья. – У тебя кровь идет. Наверное, из-за твоих башмаков. Я перевяжу тебе ногу.

Я была полна добрых намерений, но, когда мы встали, рядом с нами вдруг оказался Гарри Герберт. От него пахло миндалем. Он обвил рукой мою талию и прошептал мне на ухо:

– Выйдем со мной наружу! Никто не смотрит.

Я знала, что должна отказаться, сказать, что собираюсь уложить сестру спать, что нам нужно обсудить важные вещи; но, оказавшись рядом с ним, я просто не смогла устоять.

– Я сейчас вернусь, – сказала я Мэри и позволила увести себя, забыв об окровавленной ступне… забыв обо всем.

На улице было тепло; полная луна освещала двор серебряными лучами.

– Вот. – Гарри протянул мне фляжку.

Я поднесла ее к губам и отпила глоток. Жидкость обожгла мне горло, я закашлялась, потом засмеялась, и он тоже.

– Гарри Герберт, – сказала я. – Гарри Герберт, это вправду ты?

– Это вправду я, моя красавица Китти Грей.

Я сняла шляпу с его головы и провела пальцами по его волосам.

Мы оказались в небольшом садике, отгороженном от общего двора стенами, живой изгородью и травяным ковром. Я прикоснулась губами к его шее – она была соленая на вкус. Он запустил руку мне под рубашку.

– Мы с тобой муж и жена, – напомнил он.

– Так что это не грех, – хохотнула я. – Какой позор!

– Проказница Китти! Отец выпорет меня, если найдет нас! Я спустила с плеч верхнее платье, развязала чепец, и мои волосы разметались по влажной траве. Я широко раскинула руки. Он лег на меня; заулыбался и в лунном свете показался серебряным.

– Я так сильно хочу тебя, Китти, – пробормотал он, и его горячее дыхание ласкало мне кожу. Его губы приникли к моим. Наконец-то я ожила.

Мэри

Я ждала Кэтрин целую вечность. Подумала, что она уже не вернется. В глубине души меня терзала тревога, я боялась, что этот Гарри Герберт навлечет на нее беду. Я наблюдала, как его отец, Пембрук, ищет его среди танцующих. Мне показалось, что я вижу светло-золотистые волосы Кэтрин в толпе у двери, но ошиблась; когда девушка вышла на середину зала, я увидела, что у нее нет ни ярко-голубых глаз, ни сочных губ моей сестры. Я обращала на себя внимание, потому что сидела совершенно одна; постоянно ловила на себе любопытные взгляды. На меня все глазели из-за моего уродства, как, наверное, на сестру все глазеют из-за ее красоты. Платье душило меня, спина ныла в твердом корсете; очень хотелось незаметно ускользнуть в девичьи покои, но я ни за что не сумею расшнуровать корсет на спине без посторонней помощи, а Пегги наверняка уже крепко спит. Maman тоже занята – она прислуживает королеве. Я дошла до того, что готова была воспользоваться даже помощью мистрис Пойнтц, но мне стало страшно при мысли о ее резкости.

Я решила подождать еще немного и понаблюдать, как королева пожирает взглядом своего молодого мужа. Она раскрылась как цветок, а он не скрывал разочарования. Интересно, чего он от нее ожидал? Может быть, ему послали портрет, который оказался слишком лестным, как тот мой портрет, который хранит Maman, – на нем у меня идеальная фигура. Чем дольше я наблюдала за новобрачными, тем больше ненавидела их обоих. Его разочарование превращало в посмешище то, чем был оплачен их брак, – жизнью моей сестры.

Никогда не забуду день, когда я узнала, что таится за династическим союзом с мощной дружественной державой. Это было прошлой зимой, после подавления протестантского мятежа. Придворные дамы, а вместе с ними я, просидели всю ночь без сна на тесной женской половине Сент-Джеймского дворца; мы, оцепенев, ждали прихода армии повстанцев. С мятежниками был и мой отец, хотя тогда я этого не знала. Я подслушала, как Maman шептала Левине, что, если мятежники доберутся до дворца, начнется «кровавая баня». Тогда подобные слова были за пределами моего понимания, но за последние месяцы я довольно много узнала. Кроме того, Maman сказала, что мы все должны в глубине души молиться за успех восстания; если королеву свергнут, Джейн освободят из Тауэра. Однако мы не должны были поверять свои мысли – даже шепотом – никому, кроме Господа. Я многого не понимала до сих пор и, как ни старалась, не могла соединить вместе разные куски истории. Мне ничего не говорят; считают меня слишком маленькой. Но я понимаю больше, чем они думают.