Elizabeth Fremantle
Qween's gambit
Охраняется законодательством РФ о защите интеллектуальных прав.
Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.
Original English language edition first published by Penguin Books Ltd, London
Copyright © Elizabeth Fremantle, 2014
© Перевод и издание на русском языке, «Центрполиграф», 2017
© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2017
***
Чартерхаус, Лондон, февраль 1543 г.
От нотариуса пахло пылью и чернилами. Интересно, почему, когда одни ощущения угасают, другие, усиливаются? Латимер обостренно воспринимал все запахи. От гостя пахло пивным перегаром, из кухни, где пекут хлеб, доносился слабый аромат дрожжей. От спаниеля, который свернулся клубком у камина, пахнет псиной. Зато Латимер почти ничего не видит; комната расплывается перед глазами, а гость представляется лишь тенью, нечетким силуэтом. Нотариус склоняется над кроватью, и его улыбка больше похожа на оскал.
– Подпишите здесь, милорд, – медленно и громко произносит нотариус, как будто обращается к ребенку или идиоту.
По комнате разливается благоухание; Латимер наслаждается ароматом фиалок. Пришла Катерина, его любимая, милая Кит.
– Позвольте помочь вам, Джон. – Она приподняла его за плечи, подложила под спину подушку. Как легко она поднимает его! Должно быть, за последние месяцы он изрядно похудел. Удивляться не приходилось – в кишках у него огромный ком, тяжелый и круглый, как испанский грейпфрут.
От того, что его шевельнули, внутри у него что-то сдвинулось, и он мучительно застонал от боли.
– Любимый мой. – Катерина погладила его лоб. У нее прохладная рука.
Боль забилась глубже. Звякнуло стекло – она наливала настойку из флакона. Ложка тускло поблескивает в пламени свечи. Его губ касается холодный металл; он глотает целебную жидкость. Лекарство пахнет землей, и Латимер невольно вспоминает, как любил верховые прогулки по лесу. Его охватила грусть: больше уж ему не кататься верхом. В глотке все словно слиплось; он не может проглотить настойку и боится, что вот-вот вернется мучительная боль. Она лишь притупилась и затаилась в глубине. Нотариус все так же нависает над ним, смущенно переминаясь с ноги на ногу. «При его профессии, – думал Латимер, – пора бы привыкнуть к подобным зрелищам, ведь завещания – его хлеб». Катерина гладит его по горлу, и ему с трудом удается проглотить настойку. Скоро лекарство начнет действовать. Его жена – настоящая целительница. Она безусловно сумеет составить и такое зелье, которое способно освободить его от ставшей ненужной телесной оболочки. Уж она наверняка знает, какие травы могут облегчить его стра дания. В конце концов, любое лекарственное растение, притупляющее боль, может и убить. Надо лишь правильно подобрать дозу: капля одного вещества, две капли другого – и дело сделано. Но имеет ли он право просить ее о такой услуге?
В пальцы ему вложили перо; поддерживая его руку, поднесли к документу, на котором он должен поставить свою подпись. Его росчерк сделает Катерину богатой женщиной. Остается лишь надеяться, что у ее дверей не выстроится вереница охотников за приданым. Катерина еще молода, ей чуть больше тридцати, и она по-прежнему излучает обаяние, оттого он, уже пожилой вдовец, и влюбился в нее как мальчишка. Ее обаяние окружает ее, словно ореол. С точки зрения общепринятых норм внешность Катерины трудно назвать идеальной. И все же она красива. Ее красота с годами как будто созрела; она стала еще привлекательнее. К тому же она умна. Едва ли ее очарует какой-нибудь волокита с хорошо подвешенным языком, которому не терпится завладеть состоянием вдовы. Латимер многим ей обязан, и его богатство – все, что он может ей подарить. Когда он вспоминает, что она пережила из-за него, ему хочется плакать, но сейчас у него даже на слезы нет сил.
Свою йоркширскую резиденцию, замок Снейп, он ей не оставит; Катерина не пожелает там жить. Она не раз повторяла, что ноги ее больше не будет в Снейпе… Замок достанется сыну, молодому Джону Латимеру. Джон не оправдал надежд отца. Латимер часто задумывался над тем, какие дети родились бы у них с Катериной. Но его мечты всегда омрачало воспоминание об умершем младенце, о проклятом ребенке, зачатом во время восстания, когда Снейп захватили католики. Он не может и думать о том, как был зачат несчастный младенец. Хуже всего, что его отец – не кто иной, как Мергитройд, которого он в детстве брал с собой охотиться на зайцев. Мальчишкой Мергитройд был славным, ничто не предвещало, что он превратится в настоящего зверя. Латимер проклял тот день, когда оставил в Снейпе молодую жену со своими детьми, а сам поехал ко двору, чтобы умолять короля о прощении. Он проклинал свою слабость – главным образом из-за нее он связался с мятежниками. С тех пор прошло шесть лет, но тогдашние собы тия оставили неизгладимые раны в душах его близких – как слова, высеченные на надгробной плите.
