Изменившийся человек - [5]

— Спасибо, что уделили время, — говорит Нолан. — Я читал о вашем фонде в Интернете. И в газетах. Я читал все ваши книги. Особенно понравилась «Доброта незнакомцев». И «Простить, но не забыть». И новая — «К сердцам, по одному».

Маслоу этого не ожидал. Десять очков Нолану.

— Вы и последнюю читали?

— Я прочел их все, — врет Нолан. — И это чтение меня по-настоящему изменило. После него я подумал, что должен прийти сюда и предложить… свои услуги. Ну, может, вы захотите порасспросить меня. Я мог бы рассказать о годах, которые провел в ДАС. В Движении американской солидарности.

— Да, мы знаем, что такое ДАС. И знаем другое его название: Движение арийского сопротивления.

Маслоу зажмурил глаза. Мысль об этом ему невыносима. И его не упрекнешь. При том, что он пережил — бежал от нацистов, прятался годами, несколько раз был на волосок от смерти, и в конце концов его поймали и отправили в лагерь, — как может относиться такой человек к разгулявшейся белой шпане, которая приветствует друг друга гитлеровским салютом? Нолан не упрекнул бы Маслоу за то, что он ненавидит людей вроде него. И снова он слышит голос Реймонда: «Для еврея мы все одинаковы».

Вот что не нравилось Нолану в ДАС — ненависть. Конечно, он был согласен, что большие деньги достаются не честным рабочим людям, таким, как он, но никогда не верил полностью, что его налоговые доллары подгребают под себя восемь еврейских банкиров, втайне владеющие Федеральной резервной системой. Хотя ребята в ДАС вскипали при одном только слове «ненависть». Они доказывали, что ненависти у них ни к кому нет. Просто они любят белую расу. И это Нолана тоже смущало. Любить расу — это много на себя взять. Одного-то человека любить трудно. Он думал, что любит Маргарет, — до самого того утра, когда она терпеливо дождалась, чтобы он погрузил последние свои вещи в пикап и покинул их дом, а потом села в свой фургон курьерской компании UPS, улыбаясь, помахала ему рукой и уехала.

Винсент примкнул к ДАС главным образом потому, что они были на ножах с властью. Ни у кого, кроме них, не хватало мозгов и смелости сказать, что эти алчные прохвосты в Вашингтоне из кожи лезут, придумывая, как отнять у Нолана его свободы. Клинтон, Буш — одно и то же дерьмо. Разумному человеку не насрать, кто поселится в Белом доме? В Уэйко погибло больше двадцати ребят, которым еще нельзя было голосовать по возрасту. Убийства в Уэйко и Руби-Ридже[3] были показательными — это страшно, когда власть, которой ты платишь налоги и обязался подчиняться, убивает детей и женщин только за то, что они захотели жить так, как гарантировано Конституцией. А, кроме того, с ДАС было еще и… веселее. Ребята там бывали забавными, особенно под кайфом.

Реймонд не был бы так гостеприимен, если бы Нолан не делал вид, что полностью разделяет идеи ДАС, а Нолан, возможно, не связался бы с ДАС, если бы не гостеприимство Реймонда. Хотя Нолан ни за что бы этого не признал. Сделаться белым расистом за бесплатный обед — это еще паскуднее, чем сделаться им потому, что веришь, будто белой расе угрожает опасность вымирания, или потому, что нравится щеголять в камуфляже и берцах.

Нолан не был расистом, то есть не считал, что можно ненавидеть людей, если не знаешь их лично. Но смотрите, разве евреи, у которых бассейны и договор на обслуживание со «Скипом», задумаются лишний раз перед тем, как вызвонить Винсента на рассвете, чтобы он мчался в Вудсток вылавливать дохлую мышь из их бассейна? А чего бы еврею не взять сачок и самому ее не вытащить? А еще лучше — поделился бы своим богатством, угостил бедных охламонов, вроде Нолана, стаканчиком у бассейна на своей даче.

Доконало его происшествие с миссис Реджиной Браунер, еврейкой, старой, кстати, еврейкой, но сохранившей достаточно много энергии, чтобы быть вечной занозой в твоей заднице. Она твердила, что лягушка сдохла в бассейне из-за того, что Нолан переложил химикатов, хотя ясно было, что лягушка утонула без помощи химии. Она сказала, что лягушки не тонут. Чего она хотела от Нолана? Чтобы аутопсию сделал склизкой дуре?

Она сволочилась и не могла уняться. Когда пригрозила пожаловаться в «Скип», Нолан поднял на руки все ее высохшие, заморенные сорок килограммов. Он в жизни не делал ничего подобного. Он сам себе стал противен в ту секунду, когда поднял ее и почувствовал, какая она легкая — совсем как модели самолетов из бальзового дерева, которые он собирал в детстве. Но механизм внутри уже разогнался и остановиться не мог, пока Нолан не опустил ее осторожно в мелкий край бассейна.

Конечно, он прыгнул туда и выловил ее, беспрестанно извиняясь, — и потому, что в самом деле сожалел, и потому, что, если бы она подала в суд, могли получиться большие неприятности. Он был рад, что она не утонула. Так он и написал ей в тот же вечер в письме. У него было тяжелое лето. Врач подозревает, что у него аллергия на химикаты против зеленых водорослей, и поэтому он иногда ведет себя неадекватно около бассейнов. Это была единственная ложь. Если бы она перестала кричать на него пятью минутами раньше. Ему самому не верилось, что он превратился в человека, способного бросить пожилую женщину в бассейн. Он был рад, что «Скип» уволила его — заслуженно.