Изменившийся человек - [39]

— Хорошо, сердечная.

Колетт, кажется, встопорщила перья. Решила, что Мейер ее поправляет? Он просто пытается перевести разговор в более высокую плоскость. И, честно говоря, вынужден признать, что ищет ее внимания. Одно дело — видеть, как вокруг Визеля роятся папарацци. И совсем другое — если авансцену оккупирует Нолан.

— Сердечная перемена, — говорит Винсент. — Это происходило постепенно.

На прошлой неделе Винсент говорил другое. Это Бонни убедила его подредактировать свою историю? Не похоже на нее. Скорее, она помогла ему понять, что обращение произошло до рейва. Оно длилось дольше, чем он думал.

— Я никогда не верил в это полностью, — говорил он. — Не то чтобы совсем не верил. Но всегда было много мелочей, они позволяли сохранять более или менее ясную голову. Книжки, которые я читал. Интернет. Иногда что-то по телевизору. Музыку их никогда не любил — одно это должно было меня насторожить. Марши люфтваффе на полной громкости — не та музыка, от которой подмывает пойти в пляс, и эти расистские группы вроде «Айрон фист»… кто их может слушать?

— А какую музыку вы любите? — спрашивает Колетт.

— Ала Грина, — говорит Винсент.

— Я обожаю Ала Грина, — говорит Колетт.

— Ал Грин изменил мою жизнь, — говорит Винсент. — Как-то ночью, у двоюродного брата, все легли спать, а я слушал на моем плеере Ала Грина. «Любовь и счастье». Где он поет: «Три часа ночи…»

— Обожаю эту часть, — говорит Колетт.

— Ал Грин, извините меня, это?.. — спрашивает Мейер. Кто этот человек, если репортер «Нью-Йорк таймc» способна из-за него так рассиропиться? Мейер вопросительно смотрит на Бонни, потом на Роберту. Обе смотрят на Винсента с щенячьим дружелюбием. Бонни приходит на выручку Мейеру.

— Ал Грин. Наверное, вам стоило бы его послушать. Он пел такие милые песни о любви, а теперь поет госпел… — Бонни разводит ладони. Объяснения заняли бы вечность. А Мейер все равно не прочувствует, пока сам не услышит Ала Грина, — а может, и тогда не прочувствует. Мейер любит Бетховена и Стравинского.

Ну их всех к черту, сидят тут на толстых защищенных американских задах, тогда как его мать и отца убили, а сам он спал в лесах и умолял пьяных крестьян продлить ему жизнь хотя бы еще на день. Мейер понимает, что он несправедлив. Бонни, Роберта, Винсент, Колетт — они родились только после войны.

И все же, тратить немногое оставшееся ему время жизни, наблюдая за тем, как дети разговаривают с детьми, как этот панк разглагольствует о своих музыкальных вкусах? Мейер вспоминает Минну на больничной кровати. Скоро он сам окажется там же. А пока что он должен напомнить себе, зачем он здесь: затем, чтобы добыть деньги на помощь, о которой ему самому приходилось молить. В иранской тюрьме невинный человек. Мейер должен руководить фондом, оплачивать счета, заниматься делом. Он вздыхает. И Бонни, святая Бонни, наклоняется к столу и наливает воду в его в стакан, так, словно вся ее любовь к нему изливается из этого запотевшего графина.

— Ал Грин… — подсказывает газетчица.

— Вот, я слушал Ала Грина и в конце концов понял. То, что говорят в ДАС, не может быть правдой, потому что Ал Грин, ну, понимаете… Афроамериканец…

Этого слова Винсент еще никогда не употреблял. А сейчас произносит. Без запинки. Он репетировал.

— Естественно. — Колетт закатывает глаза.

— Некоторые в ДАС говорили, что после того, как Бог создал белые расы, у Него еще оставалась грязь, и он сделал людей из грязи. Это было в конце недели. Бог устал. Не сосредоточился. Но раньше, чем Он понял ошибку, грязные расы уже вскочили и побежали. А другие говорили — и всегда с этого начинались большие споры, — что Бог создал черных в пятый день, когда Он создавал зверей земных, а не в шестой день, когда Он создал людей. А еще у них есть такая теория, что грязные расы созданы людьми от совокупления с животными…

До сих пор у Винсента все получалось складно, но сейчас его, кажется, вынесло по какой-то жуткой касательной. Того и гляди, расскажет газетчице, что истинные израэлиты — это белые люди, и Бог назначил им спасти мир от сатанинского еврейского племени. Мейер бросил короткий взгляд на Бонни, она как будто тоже обеспокоена. Очевидно, надо еще поработать, провести еще несколько… экспериментов перед тем, как выпустить его в зал, где каждый может поделиться денежкой с Вахтой братства.

— А на самом деле, — говорит Винсент, — когда ты слушаешь такого, как Ал Грин, ты понимаешь, что все это неправда. У него такой красивый голос, ты слышишь его и понимаешь, что он избран Богом.

— Вы верите в Бога? — спрашивает Колетт.

И это все войдет в три сотни слов на второй полосе городского раздела? Этот вопрос усадит их еще на многие часы, пока Винсент будет рассуждать о своем духовном развитии.

Винсент поворачивается к Мейеру.

— Если этот человек верит, то и я верю, — говорит он. — Потому что он для меня, как… самурайский герой. И повернуло меня еще чтение книг доктора Маслоу.

Колетт записывает, потом обращается к Мейеру за комментарием. Каких слов ждут от Мейера? Он рад, что спас парню жизнь. Если они в это хотят верить.

— Это дает нам надежду, — говорит Мейер. — Вся наша работа основана на вере в то, что люди могут меняться. Но иногда даже у нас бывают сомнения. Так что это окрыляет — встретить человека, который перешел из тьмы к свету и хочет трудиться ради справедливости и свободы.