Изменившийся человек - [38]

Шрифт
Интервал

— В общем, я говорю Реймонду: ясно, федеральное правительство нас имеет. А что тут сделаешь? Всем плевать, что мы думаем! И тут у него глаза загораются диким блеском, и начинает объяснять, как много может изменить один человек. Гитлер, Иисус, весь список. И литрами пьет кофе. И знаете, что странно: когда я уже решил уйти от них, когда начал читать книги доктора Маслоу, меня поразило, что доктор Маслоу говорит в точности то же самое. Один человек может все изменить. Мир может измениться, одно сердце за другим.

Хочет ли Винсент сказать, что по сути новая книга Мейера — та же белиберда, которой его потчевал нацист в забегаловке? Разве фашисты не стремятся изменить мир, воздействуя на тысячи сознаний разом и расшибая головы тем вокруг, кто не спешит или не хочет менять свое сознание? Или Винсент это на ходу сочинил? Одно несомненно — он хвалит книгу Мейера.

— Это впечатляет. — Колетт улыбается Винсенту, затем обращает сочувственную улыбку к Мейеру, видимо, выражающую восхищение, но, на его взгляд, покровительственную.

— Как вам, должно быть, радостно сознавать, доктор Маслоу, что написанное вами кого-то опрокинуло, заставило переменить убеждения. Как жаль, что ваши книги не были опубликованы шестьдесят лет назад. Ну, понимаете… до войны. Но, я понимаю, это невозможно.

Несколько секунд Мейер не может решить — в самом ли деле она хотела сказать то, что, ей кажется, она хотела сказать. Хотела ли она сказать, что его книга могла обратить настоящего нациста, могла как-то способствовать разрушению немецкой военной машины? Эта женщина — идиотка. Она, вероятно, из тех, кто думает, что если бы она легла в постель с Гитлером и объяснила ему про истинную любовь, это стало бы Окончательным решением.

В голове у Мейера всплывают четыре запретных слова: кандидатка для позитивного действия[30]. Мейер мгновенно раскаивается. Он начал следить за тем, чтобы не уподобиться многим знакомым мужчинам, людям его возраста, преуспевшим, обеспеченным белым мужчинам, евреям и неевреям, занимающим прогрессивную позицию в вопросе прав человека. Внешне либералам, а копнуть — так с легким расистским душком. Бывает, и не таким уж легким. Когда Сол и его друзья на воскресных завтраках у Минны прохаживаются насчет высокого холестерина в ее женских яствах, они считают допустимым рассказывать анекдоты о женщинах и черных, поскольку рассказывают анекдоты и о старых евреях.

— Вы шутите, — отвечает ей Мейер. — Мне пришлось бы писать эти книги в детстве. И о чем бы я мог написать? — Не слишком ли остро он реагирует? Надо будет послушать потом, что скажут Роберта и Бонни.

— Я не в том смысле… — начинает Колетт.

— К тому же, как вам, наверное, известно, евреям было запрещено публиковаться. Так что моим книгам трудновато было бы найти читателя, чтобы склонить его в новую веру.

— Простите, — говорит Колетт. — Честное слово, я… — Наступает неловкое молчание, но их выручает сама же Колетт, обратившись к Винсенту. Их герою, белому националисту. — Вы не могли бы сказать немного больше о том, что заставило вас измениться?

— Можно, сначала скажу одну вещь? — спрашивает ее Винсент.

— Пожалуйста, — говорит Колетт. — Говорите, сколько хотите. Пленка на девяносто минут. — Хотя ограничение же, триста слов?

— Я никогда не участвовал в насилии, — говорит Винсент. — Не скажу, что не знал людей, которые этим занимались. Но когда доходило до дела, я умудрялся быть где-то в другом месте. Исчезал. Такому фокусу учишься, когда растешь в трудной среде.

Куда это Винсент гнет? Намекает, что Колетт тоже выросла в трудной обстановке. Винсент слишком долго был в ДАС. Колетт пятнадцать минут, как из университета Брауна. Может, ее папа — хирург-ортопед с таким счетом в банке, что там и не заметно расходов на ее образование в университете. И хорошо, что Винсент этого не знает. Это могло бы привести к регрессии — он снова стал бы винить меньшинства в своей социальной обездоленности. Лучше, чтобы Винсент не задумывался о том, что, хотя интервьюируют его, интервьюерша зарабатывает несравненно больше, чем он.

— Расовая ненависть для меня всегда была делом десятым. Я пришел туда через другую дверь. Правительство, Налоговое управление США. Уэйко. Не буду изображать себя самым терпимым человеком. Я был сильно зол на мир. А в глубине души все — расисты. Вам так не кажется иногда?

Колетт шарахнется от этой темы, как от чумного. Такие дискуссии идут чуть ли не на каждой конференции. Подростки, приезжающие в лагерь «Гордость и предубеждение», половину времени проводят в спорах о том, все ли на свете расисты. А оставшееся время курят марихуану. Возможно, все расисты, думает Мейер. Но кому важно, что у вас на дне души? Значение имеет — что ты делаешь.

Винсент говорит:

— Иногда меня разбирала злость. И, может быть, я не так был воспитан, бывало даже приятно выпустить эту злость. Найти виноватого всегда приятно. Это каждый знает.

После паузы Колетт говорит:

— Так что же заставило вас переменить убеждения?

— Его сердце, — говорит Мейер.

— Простите? — Колетт забыла о Мейере.

— Взгляды изменить легко. С сердцем дело сложнее. И в нашем друге произошла сердечная перемена.


Еще от автора Фрэнсин Проуз
Голубой ангел

Книга «Голубой ангел» (2000 г.) – «университетский роман», история отношений разочарованного немолодого профессора частного университета, в прошлом писателя, и его талантливой студентки. Любовная интрига становится причиной крушения как супружеской жизни, так и карьеры героя. Коллизия в книге Ф.Проуз во многом повторяет сюжет знаменитого фильма «Голубой ангел» с Марлей Дитрих в главной роли. Символично, что первая нашумевшая книга профессора, успех которой он не может повторить, тоже носит название «Голубой ангел».


Рекомендуем почитать
Что мое, что твое

В этом романе рассказывается о жизни двух семей из Северной Каролины на протяжении более двадцати лет. Одна из героинь — мать-одиночка, другая растит троих дочерей и вынуждена ради их благополучия уйти от ненадежного, но любимого мужа к надежному, но нелюбимому. Детей мы видим сначала маленькими, потом — школьниками, которые на себе испытывают трудности, подстерегающие цветных детей в старшей школе, где основная масса учащихся — белые. Но и став взрослыми, они продолжают разбираться с травмами, полученными в детстве.


Черные крылья

История дружбы и взросления четырех мальчишек развивается на фоне необъятных просторов, окружающих Орхидеевый остров в Тихом океане. Тысячи лет люди тао сохраняли традиционный уклад жизни, относясь с почтением к морским обитателям. При этом они питали особое благоговение к своему тотему – летучей рыбе. Но в конце XX века новое поколение сталкивается с выбором: перенимать ли современный образ жизни этнически и культурно чуждого им населения Тайваня или оставаться на Орхидеевом острове и жить согласно обычаям предков. Дебютный роман Сьямана Рапонгана «Черные крылья» – один из самых ярких и самобытных романов взросления в прозе на китайском языке.


Автомат, стрелявший в лица

Можно ли выжить в каменных джунглях без автомата в руках? Марк решает, что нельзя. Ему нужно оружие против этого тоскливого серого города…


Сладкая жизнь Никиты Хряща

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Контур человека: мир под столом

История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.


Женские убеждения

Вызвать восхищение того, кем восхищаешься сам – глубинное желание каждого из нас. Это может определить всю твою последующую жизнь. Так происходит с 18-летней первокурсницей Грир Кадецки. Ее замечает знаменитая феминистка Фэйт Фрэнк – ей 63, она мудра, уверена в себе и уже прожила большую жизнь. Она видит в Грир нечто многообещающее, приглашает ее на работу, становится ее наставницей. Но со временем роли лидера и ведомой меняются…«Женские убеждения» – межпоколенческий роман о главенстве и амбициях, об эго, жертвенности и любви, о том, каково это – искать свой путь, поддержку и внутреннюю уверенность, как наполнить свою жизнь смыслом.


Пятый угол

Повесть Израиля Меттера «Пятый угол» была написана в 1967 году, переводилась на основные европейские языки, но в СССР впервые без цензурных изъятий вышла только в годы перестройки. После этого она была удостоена итальянской премии «Гринцана Кавур». Повесть охватывает двадцать лет жизни главного героя — типичного советского еврея, загнанного сталинским режимом в «пятый угол».


Третья мировая Баси Соломоновны

В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.


Русский роман

Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).


Свежо предание

Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.